Призрак Адора - Том Шервуд

С облегчением переводя дух, бесшумно и быстро посетители просочились между двух алых мундиров. Приёмная опустела. Я повернулся к секретарю. Очень молодой, явно моложе меня, черноволосый парень с тёмными, умными глазами. Широкий и толстый нос. Густые чёрные брови. Невысокий. В руках он всё ещё держал мою треуголку, а в лице его было что-то такое, что выдавало в нём редкую породу людей умных и сдержанных. Какой-то чёртик меня дёрнул, только вдруг я стал самим собой.

– Кофе сделаешь? – запросто, как ровне, сказал я ему.

– Три? – негромко спросил он.

Улыбнувшись, я отрицательно качнул головой. Он прижмурил глаз, вдумался во что-то своё и поправился:

– Семь?

“Ого!” – изумился я, поняв, что он включил Бэнсона, Робертсона и Готлиба, и сказал:

– Восемь.

Удивление, а за ним – признательность мелькнули в его глазах. Он бережно пристроил треуголку на вершине круглой, с венцом платяных крючочков, вешалки и шагнул к двери. Но вдруг остановился, повернулся ко мне и пояснил, кивнув куда-то за стену:

– Кипяток там…

– И не говори никому, – доверительно сказал я ему.

“Об этом можно было и не упоминать”, – проступило на его лице. Тем не менее он прижал руку к груди, поклонился и вышел.

– Сдаётся мне, что наша компания увеличится, – негромко сказал я, взглянув со значением.

– Присмотримся, – напряжённо и быстро кивнул узким лицом Робертсон, и так же понимающе кивнул Готлиб.

Образовалась в приёмной этакая пряная атмосфера, полная недомолвок, догадок и дружелюбия. Закрывали дверной проём две спины в алых мундирах, метались по стенам синие и алые искорки. Клубился аромат крепкого, хорошего сорта, кофе. Пришёл Бэнсон, принял короткий шепоток от Готлиба, уставился на позванивающего чашками и ложечками секретаря.

– Как звать? – спросил я.

– Луис.

– Семья – англо-испанская?

– Англо-чилийская. Я чилиец на четверть. Бабушка по материнской линии была чилийка.

– Как попал на это место? Родственные связи?

– Нет, способности.

– ?..

– Хорошая память. Могу долго не спать – и работать.

– И это ценит сэр Коривль?

– Думаю, это – не в первую очередь.

– А что же в первую?

– Легко переношу крики и оскорбления. Вообще, спокойно встречаю человеческие слабости.

– Что думаешь о нашей компании?

– Вы не служите королю. (Бэнсон подобрался.) Но и не разбойники. Вот вы, милорд, похожи на барона, но не барон, это точно. Эти люди вам, – он слегка поклонился в сторону Готлиба и Робертсона,– не солдаты, а скорее друзья. Вы давно и хорошо знаете друг друга. И вы не компания. Да, не компания, а некое воплощение, как говорили древние, чистой силы.

– Что значит чистой?

– Непритворной. И правильной. Вы, например, не используете её для того, чтобы возвышаться самим, унижая и притесняя других. Это странно. Все сильные люди этого мира поступают как раз наоборот. А в вас угадывается какой-то твёрдый этический кодекс.

– Тебе сколько лет, Луис?

– Девятнадцать.

– Дворянин?

– Джентри.

– Джентри. То есть сын уже не купчика или ростовщика, но ещё не дворянин. И, смею предположить, без образования. Как же тебе удаётся так чётко и ясно излагать мысли? Это наследственное? Свойство династии?

– Я много читаю.

– И этого достаточно?

– Наверное, присутствует ещё один нюанс. Я читаю, пишу, слушаю, а говорить приходится крайне редко. А ведь это роскошь – говорить с понимающим тебя. Это воодушевляет.

– Скажи, Луис, а сэр Коривль – он так же проницателен?

– О, нет! Хитёр – да, хотя теперь уже и этого нет. К тому же стал плохо видеть.

– Болезнь?

– Вроде того. Два золотых луидора на веках – и днём и ночью. Он даже чутьё на опасность потерял. А ведь от них сразу повеяло опасностью, от тех, что были три дня назад.

– Немцы! – я, не веря себе, уставился на его толстоносое лицо. – Корабль “Хаузен”!

– Да, “Хаузен”. Но только они такие же немцы, как сэр Коривль – африканец.

– А что в них было особенного?

– Да то же, что и в вас. Тень силы. Тоже настоящей, без кичливости, не напоказ. Думаю, их вела некая цель, идея. Или приказ.

– Кто они?

– Один немец – так себе, подставное лицо. Второй как будто перс, третий – голландец. Они заходили в кабинет и внесли деньги. Но был с ними ещё их раб – носильщик, пожилой турок. Молчаливый, печальный, в старых обносках. Вот он был страшным. С лицом унылым и покорным, он стоял вот здесь, в уголке (Луис указал рукой, и я тревожно взглянул. Ну что, пустой угол.) Стоял, не шевелился, пока те не вышли с готовыми бумагами. Подхватил их саквояжи и потащил. Но турок этот, как ни притворялся, а кое-какую оплошность допустил. Несущественно, какую именно, но я увидел – он у них главный. И не просто предводитель. Страшнее. Хозяин их жизней. Хотя наёмный немец об этом, кажется, и не подозревал.

– Мы идём по их следу, Луис, – я пристально взглянул ему в глаза.

– Уже понял, – тихо ответил он.

– Тогда, прошу тебя, сядь, возьми перо, бумагу и опиши их всех – внешность, одежду, манеры, походку, какие-то странности, редкие приметы. Достань из памяти всё, что только можно. Я отплачу.

– Не сомневаюсь. Но плата уже состоялась, и сердце моё говорит мне об этом.

– ?

– Тот редкий подарок и редкий миг. Восьмая чашечка кофе.

Он быстро сел за стол, и так же быстро замелькал над листом белый кончик пера.

Какое-то время стояла тишина. Её нарушал лишь шорох ложащихся на бумагу строк да едва слышимое поскрипывание при дыхании спрятанной на груди Бэнсона кожаной кобуры с пистолетами. Вдруг приоткрылась дверь кабинета, вышел Нох и сунул мне в руку едва на четверть исписанный лист.

– Это всё, что он вспомнил, – шепнул старичок мне на ухо и скользнул обратно в кабинет.

Я бегло прочитал, передал бумагу Бэнсону. В это время в кабинете раздался затейливый звон изысканных колокольцев: часы на столе сэра Коривля пробили одиннадцать тридцать.

– У нас ровно полчаса, – сказал я Бэнсону. Он кивнул, пряча бумагу, а я двинулся вслед за Нохом.

Сэр Коривль сидел в своём кресле. Лицо его было усталым и отрешённым. Однако, увидев меня, он вскочил, поклонился и встал сбоку стола. Деньги были аккуратно разобраны, в каждый мешочек и в каждый кошель были вставлены бумажки с написанной суммой. Часы, выстроившись в два ряда, топорщили свои откинутые крышечки. Я их машинально пересчитал. Сорок две! Судьба подмигивает мне! Точно сорок две золотые монеты в поясе капитана Стоуна.