Безумно горячий - Тара Янцзен

– Вообще-то, мэм, я наименее опасный человек с оружием из всех, кого вы когда-либо встретите. – Это была самая правдивая правда из всех, что он знал – он чувствовал это глубоко внутри. Никто не имел большего уважения к смертельной силе огнестрельного оружия, чем морской снайпер.

– Она сказала, чтобы я впустила вас. – Это было простое утверждение, но у Кида сложилось ощущение, что данное действие все еще было под вопросом в голове у Никки МакКинни.

– Я был бы вам признателен.

Она все еще колебалась.

– И чем раньше, тем лучше, мэм.

Мэм. Никки задалась вопросом: знал ли сам Кид Кронополус, как мрачно звучит его «мэм», обращенное к ней? Знал ли он, насколько внешность студента-всеобщего-любимчика не соответствует сказанному ее сестрой, нашедшей его, вооруженного и опасного, в Сиско вместе с Куином Йонгером?

Он не выглядел опасным, хотя, вероятно, в его сумке лежало то самое оружие, о котором ее предупреждала Реган. Никки предположила, что в этом есть смысл: снайперы всегда носят с собой пушку. Она не любила оружия, но жаловаться не собиралась. Реган очень наставала на том, чтобы она относилась к мистеру Киду Хаосу с положенной долей уважения. На нем была пара облегающих солнцезащитных очков «Окли», и ей стало интересно: его глаза такие же темные как и волосы? Бездонные и темные?

«Чудо-мальчик» – так называла его Реган, а он и был чудо-мальчиком: чудесным, красивым мальчиком – сильный дух в теле, наполненном тестостероном. Совершенство. Ну, по крайней мере, он выглядел идеальным, стоя у ее парадной двери. Наверняка она не узнает этого, пока не вытряхнет его из камуфляжных штанов и измятой гавайской рубашки, разрисованной попугаями. От всего этого придется избавиться, включая потрепанные кроссовки и черную футболку, и тогда она получит все шесть футов его тела – шесть футов теплой гладкой кожи, обтягивающей переплетенные слои стальных мускулов, сухожилий и костей – голого и освещенного.

Потом она развернет его, слой за слоем, пропустив через объектив и кисть. Он был хорошим модельным материалом, поэтому она решила его впустить.

Она любила Реган, но все, кто был знаком с ее сестрой, понимали, что та принимает все слишком близко к сердцу, особенно когда дело касалось ее и Уилсона. По мнению Реган, дедуля был слишком стар, чтобы поступать правильно, а Никки – слишком молода для этого. Между ними двумя был заключен негласный договор: не впадать в панику каждый раз, когда у Реган катастрофа.

Как прошлой ночью, когда Реган обнаружила ту запись в ежедневнике Уилсона.

Никки не волновалась. Уилсон бродит где-то. Он всегда так делал. Все летние месяцы напролет. И если он сбежал с какой-то женщиной по имени Бэтти, Никки на это могла сказать только одно: здурово.

Ее отношение к деду нельзя было назвать легкомысленным. Он старел. За ним нужно было иногда приглядывать, но он был далек от полной недееспособности. Он мог о себе позаботиться.

Позвонив, Реган сказала, что у них какие-то неприятности, и Никки в этом не сомневалась. Неприятности были повсюду, неожиданные или ожидаемые. Ее сестра всю жизнь провела за строительством стен вокруг себя, чтобы удержать неприятности на расстоянии.

Но каждая стена, которую когда-либо пыталась построить Никки, рушилась, оставляя ее голой и незащищенной. Давным-давно она научилась жить по-другому.

– Хотите чая со льдом? – спросила она, отходя внутрь, жестом приглашая его войти. Жара все не спадала, держась около сотни, и она знала, что он ощущает каждый градус. Они с Трэвисом плавились в мастерской.

– Да, мэм. С удовольствием.

– Мне нужно закончить кое-какую работу, пока не приехали Реган с капитаном Йонгером. В коттедже есть небольшая кухня, там много продуктов, если вы проголодались.

– Спасибо. Я торопился сюда из Сиско. Не было времени, чтобы остановиться… э-э-э… поужинать… – Он застыл в проходе, его глаза метались от одного конца гостиной к другому, рот открылся.

– Я зову ее «Нарцисс ночью».

Кид назвал бы ее невероятной, ошеломляющей и самой охренительно странной вещью, которую он когда-либо видел в гостиной. Кто-то растянул на стенах огромные холстяные полотна и рисовал на них. Кто-то, кто чертовски хорошо обращался с кистью и был зациклен на мужчинах – абсолютно порочных, голозадых, обнаженных мужиках. Они были повсюду, нарисованные частично кистью, частично – карандашом, сочившиеся силой и неземной сексуальностью – особенно Нарцисс, который поразительно походил на ангела на дверном звонке: от сломанного носа до шести кубиков мышц живота.

Иисус, Мария и Иосиф – у Кида была такое впечатление, что он только что вошел в бордель, бордель альфа-самцов. Нарцисс, вытянувшийся на боку, занимал целую стену, вдоль которой так же была изображена темная водяная линия с грозовыми облаками и вспышками молний вокруг. Он смотрел в воду точно так же, как и в истории миссис Вернон, рассказанной в десятом классе, только вот старушка Вернон ничего не говорила о руке парня, скользящей по бедру.

Не оставалось никаких сомнений, о чем думал этот Нарцисс и в каком направлении двигалась его конечность. Одного взгляда было достаточно, чтобы Кид начал адски нервничать, думая и готовясь к тому, что было изображено на картине – не к самому действию, но к его чувственности и желанию, стоявшему за ним. Художник полностью обнажил модель, распотрошил как рыбу. Распростертый на стене парень был не просто голым. Он был разгорячен самим собой, объят отчаянной жаждой – это выходило за грань того, что Кид хотел бы знать о проблемах парня и уж точно того, что миссис Вернон рассказывала ему.

Так кому в голову пришел такой мазохистский, гомоэротический поворот сюжета?

Ответ ворвался в мозг раньше, чем вопрос закончил формулироваться.

Она сделала это. Никки МакКинни.

«Я зову ее «Нарцисс ночью»», – сказала она. Это была ее работа.

Куин сказал, что она художница, но, Боже правый. Он скосил на нее глаза. Она не выглядела достаточно взрослой, чтобы знать хоть что-то о том, что он видел на стене.

Кем был этот парень?

Кид никому бы не позволил нарисовать себя с таким выражением лица. Проклятье, да он бы даже не смог сделать такое выражение, ни по команде, ни без какого-то серьезного стимула – например, без женщины его мечты, растянувшейся под ним; без их вдвоем, занимающихся лучшим сексом в его жизни.

Кто-то типа Никки МакКинни мог бы провернуть с ним такой фокус.

Картинка, мгновенно родившаяся в голове, приоткрыла завесу тайны. Ему нужно было лишь положить ее в воду, и внезапно все полотно приобретало смысл – только если этот парень, Нарцисс, не был геем.

Он мог лишь надеяться.

– Это потрясающе, – совершенно искренне сказал он. Если оставить главный предмет интереса в стороне, стены гостиной выглядели как музей.

– Спасибо.

– Так вы… знаете все этих ребят? – Он был обязан спросить.