Маленький мудрец - Борис Штейн

Средневековые игры кончились, на полянах сидели и распевали песни недавние противники. Девочка лет четырнадцати вела под уздцы понурого пони. Я не увидел лектора – я почувствовал его приближение спиной. Я быстро обернулся. Лектор бежал от конюшни, смешно выкидывая длинные ноги. Расстояние между нами стремительно сокращалось. Поравнявшись с пони, я со словами «потом объясню» вырвал из рук девочки уздечку, оседлал покрытую попонкой спину и пришпорил пони пятками. Пони радостно вскинул голову и понес галопом. Прохожие с интересом глядели на необычного всадника. Недавние «крестоносцы» подбадривали озорными выкриками, дети в восторге хлопали в ладоши. Скосив глаз, я увидел, что лектор, не прекращая бега, что-то орет в мобильный телефон. И я увидел их. Они бежали наперерез – один при этом прятал в карман мобильный телефон, другой доставал из-за пояса… да, кажется, доставал из-за пояса пистолет. «Эх, подумал я с каким-то истерическим весельем, – помирать, так с музыкой!» И еще подумал: «На миру и смерть красна». И еще: «Артиста хоронят под аплодисменты». Под эти, отдадим им должное, идиотские мысли я вскочил на спину маленькой лошади и поднял одну руку для комплимента. Мысли у меня, допустим, были действительно идиотские, но поступки вполне разумные: мне нужно было привлечь к себе внимание, собрать как можно больше зрителей. Скопление народа было моим единственным шансом. Я наклонился, ласково похлопал пони по шее, и мой дорогой пони перешел на легкую рысь. Я говорю «дорогой», а не «дорогая», потому что, несмотря на критичность ситуации, заметил, что пони – мальчик, а не девочка. У лошадей это, слава богу, видно сразу, не то, что у некоторых домашних животных, когда, например, семейного любимца числят котом, пока он не принесет котят.

Опять мои мысли вышли из-под контроля, полетели в сторону, успокаивая меня, отвлекая от предстоящего риска. А я между тем присел на конской спине на корточки, спружинил несколько раз, взвился в воздух и резко сгруппировался. Короче говоря, сделал сальто и приземлился на крепкую спину маленького коня. Пони слегка вздрогнул, но не запаниковал, не заржал, не дернулся, уверенно продолжал бежать легкой рысью. Может быть, он когда-то работал в цирке? Верней всего, что так. Я сделал еще сальто и услышал аплодисменты. Ура. Но вышел из сальто не слишком чисто, еще немного – и не удержал бы равновесия. Рисковать я больше не стал, принялся спрыгивать на землю, делать по ходу движения несколько фляков и запрыгивать на лошадку. Между тем мы приближались к подножью холма, где совсем недавно поразили стрелой молодого человека. «Сакральное место, – подумалось мне. – Ну и пусть. Артиста хоронят под аплодисменты». Аплодисменты и одобрительные крики действительно все время раздавались. Возле дуба мы с пони остановились. Дуб стоял, растопырив ветви, словно человек, раскинувший руки для объятий. Оттолкнувшись от конской спины, я легко ухватился за ветку, без промежуточного маха сделал подъем переворотом и застыл в упоре, как попугай на жердочке. Публика зааплодировала. Публика зааплодировала, засвистела, заулюлюкала. Народу вокруг дуба собралось немало. Я не видел среди людей своих преследователей, но шкурой чувствовал, что они где-то здесь.

– Музыку! – закричал я во всю силу своих скромных легких. – Дайте музыку!

И музыка нашлась. Не сказать, чтобы слишком трезвый, но вполне еще самостоятельный мужик лет шестидесяти с баяном в руках вынырнул из нестройных рядов и растянул меха. «Марш», – возвестил он, и в тот же миг полилась родная, как колыбельная, песня из культового кинофильма «Цирк». Очень кстати появились два гитариста, они заключили марш в жесткие рамки ритма, с которым у баяниста в силу обстоятельств не ладилось. Телу моему стало весело, в меня, что называется, вселился кураж. Я приподнял таз, просунул ноги между рук и долго держал угол, не уставая. Потом сгруппировался, прижав колени к груди, и сделал стойку на руках. «Потанцевал» на руках – походил по ветке в такт музыке. Публика (а ее собралось уже порядочно) шумно выражала свое одобрение. Вдруг шум сменился мертвой тишиной: я летел с ветки вниз головой. Зато, когда, крутанувшись в воздухе, я приземлился на ноги, подняв широко расставленные руки, тишина взорвалась аплодисментами. Пони стоял рядом, не шелохнувшись, косил на меня глазом. Здесь же стояла девочка, его хозяйка, держала подопечного за уздечку. «Стой так», – сказал я ей, упер руки в конский круп, оттолкнулся от земли и принялся крутить упражнение «конь» по норме первого разряда. Это было самое трудное из того, что я сегодня проделал: живой конь был куда шире гимнастического, поэтому «разножка» превращалась в настоящий «шпагат» В воздухе. Но я справился. Для поклона я вскочил на пони, собрался было спрыгнуть, исполнив попутное сальто-мортале, но не успел.

Чьи-то сильные руки схватили меня и прижали к полной женской груди. Я услышал: «Валерка, дорогой ты мой». И на меня пахнуло запахом шоколада.

Только одна женщина в мире смела так со мной обращаться. Звали ее Глашей. Когда я работал в цирке, она была нашим костюмером. Глаша была девушкой исполинского роста и могучего телосложения, и мерзавцы-лилипуты прозвали ее «Дюймовочкой». Она посадила меня на теплое, округлое плечо, выставив таким образом на всеобщее обозрение. Я стал открыт для славы и для пули врага.

– Дюймовочка, – быстро сказал я, наклонившись к ее уху, – я в опасности. Сними меня с плеча, выведи из парка и отвези домой.

Ах, цирковые понимают друг друга с полуслова! Через пять минут видавшая виды «копейка» взяла старт от парка и помчалась к моему дому.

Только в душе я почувствовал, как саднят ссадины и ноют ушибы. Но в этом смысле грех было обижаться на судьбу: я, конечно же, легко отделался, спрыгивая на землю из-под самой крыши конюшни. Я не растирался, «промокнул» махровым полотенцем побитое тело и вышел из ванной в мягком халате. А Дюймовочка уже хлопотала на кухне, освоив без лишних церемоний мое нехитрое хозяйство. Яичница, кофе… Ах, у кофе умопомрачительный запах, когда его варит кто-то другой! Отыскала коньяк и половинку шоколадки (ее слабость к шоколаду была известна всему цирку) – И когда мы пригубили и поели каждый в меру своей природы, она спросила:

– Что же с тобой случилось, от кого ты спасаешься, и где ты взял пони?

– Сейчас, – сказал я, – подожди вот…

Я снял с аппарата телефонную трубку, раскрутил ее и вынул микрочип. Готов поклясться, что это был тот самый «жучок», который уже побывал однажды в этой трубке. Вот и следы первого скотча, Лектор не швырял денег на ветер!

– Вот видишь, – сказал я. – Это поставили не более часа назад.

Очень кратко рассказал, что со мной произошло в последние дни. Мне кажется, она ничего не поняла. Только смотрела на меня большими добрыми глазами и покачивала головой. Потом погладила по головке, как ребенка (никто другой не посмел бы!) и проговорила:

– Вернулся бы ты в цирк, Валерка, был бы, по крайней мере, под присмотром. Вон ты, в какой форме еще держишься!

– Да нет, – вздохнул я, – какой уж акробат в тридцать лет!

– А клоун? – не сдавалась она. – Ты же уникальный клоун, талантливый, единственный в своем роде! Никулин до какого возраста выходил на арену? А Карандаш?