Слова на стене - Джулия Уолтон

Еще я рад, что они нашли друг друга, но иногда задумываюсь и над тем, насколько легче была бы их жизнь, если я не мешался между ними. Вот тогда я чувствую себя паршиво, а еще испытываю чувство вины за то, что если вдруг со мной что случится, мама придет в отчаяние. Хотя и сейчас, пока я жив, она будет постоянно волноваться о том, все ли со мной в порядке. Поэтому я уж и не знаю, что на самом деле лучше…

Бывают такие дни, когда я жалею о том, что я такой, какой есть.

Но если бы я не был таким, Майя бы каждый вечер отсылала эсэмэски перед сном кому-то другому.

Вчера это было вот так:

Майя: Эй, я просто хотела сказать тебе, что мне понравилось целовать тебя.

Я: Мне нравится, что тебе нравится целовать меня.

Майя: Бу-э-э-э…

Доза 2 мг. Доза не меняется.

21 ноября 2012 года

Каким-то образом оказалось решено, что по вечерам каждый понедельник мы с Дуайтом будем играть в теннис. Я не играю в теннис. И никогда не испытывал желания научиться.

А случилось вот что.

На соревнованиях учебных команд на прошлой неделе моей маме хватило нескольких минут, чтобы поймать взгляд матери Дуайта и дать ей понять, что она лично хочет убедиться в том, что с ним все в порядке после того злосчастного носового кровотечения. Вместе с Полом, который шел позади мамы, она подошла к Дуайту и отыскала в сумочке салфетки, при помощи которых помогла его матери стереть кровь с его лица.

Мама до сих пор носит с собой влажные салфетки. Они обычно высыхают прежде, чем ей предоставляется случай использовать их. Но если такое и происходит, пусть и крайне редко, и она, ловко выдернув салфетку, вытрет что-то липкое со своих пальцев, она после этого обязательно повернется ко мне и торжествующе приподнимет бровь, будто хочет сказать: «Вот видишь? Я же говорила, что это очень полезная вещь!»

Что в тот момент произошло между нашими матерями, я не узнаю уже никогда. Но когда я шел к машине, они успели решить, что теперь я буду много времени проводить вместе с Дуайтом. Я попытался объяснить, что это невозможно, поскольку мы были с ним вместе не только на всех уроках, но еще и после них, в учебной команде. Но моей маме очень понравилась идея о том, что я буду проводить свое свободное время после школы с друзьями. И переубедить ее в обратном не представлялось никакой возможности.

То, что человеку назначают день и время для встреч с товарищем, хотя он сам уже старшеклассник, показалось моей маме вполне уместным, хотя я продолжал делать вид, что шокирован и возмущен таким ее поведением. И хотя даже Пол попробовал возразить, мама оставалась непоколебимой. Значит, я буду играть в теннис с Дуайтом каждую неделю.

Итак, в понедельник вечером мы с Дуайтом встретились на теннисном корте рядом с моим районом. Первое, что я заметил, – это то, что в теннисном костюме он выглядел совсем тощим по сравнению с тем, когда был в школьной форме.

– Ты когда-нибудь раньше играл? – спросил он.

– Не-а.

– А вообще за тем, что происходит на теннисном корте, наблюдал?

– Не-а.

Однако это ничуть его не обеспокоило. Дуайт показал мне, как нужно держать ракетку, и в течение целого часа мы перебрасывали мяч друг другу. Он действительно неплохо соображал в этом деле и рассчитывал свои движения точнее, чем я мог предполагать, в то время как я, со своей стороны, конечно, пока что двигался рывками. Когда мы закончили тренировку, то присели ненадолго на краю теннисного корта и выпили по бутылочке спортивного напитка. Я обратил внимание на то, что Дуайт молчал. Это показалось мне ненормальным.

– Что случилось? – спросил я.

– Скажи, ты пришел сюда только потому, что того потребовала мать? – поинтересовался Дуайт. Вопрос показался мне коварным, и мне стало неловко. Все равно, как если бы он спросил меня: «А ты будешь со мной дружить?»

– Конечно, не из-за этого, – тут же соврал я. – Я раньше никогда не играл в теннис. Мне казалось, это прикольно.

При этих словах его лицо расплылось в широкой придурковатой улыбке.

– Значит, в то же время через неделю?

– Конечно.

Дуайт поднял свою сумку и двинулся прочь с корта, оставляя в воздухе сильный запах солнцезащитного крема. Если я не путаю, это крем «SPF 500».

Вот так все и было. Не знаю, настолько ли жалкими мы кажемся со стороны, что наши матери решили заняться нами всерьез. Или же мы с Дуайтом с самого начала были обречены отважиться на это странное путешествие, называемое дружбой. Но это, наверное, просто здорово.

Я, в общем, никогда не считал, что имею право досаждать кому-либо своими проблемами. Я не хочу, чтобы кто-то еще, кроме меня самого, возился с ними, в то время как внутри каждого из них полным-полно всевозможного дерьма, с которым требуется разбираться. Поэтому получилось бы нечестно загружать кого-то еще. Вот почему я всегда на вопрос мамы «Как дела?» отвечаю «Хорошо». И по той же причине я отвечаю на неловкую улыбку Пола такой же идиотской улыбкой. Я не желаю становиться чьей-то персональной проблемой. Я не хочу быть причиной, по которой другой человек будет вынужден изменить всю свою жизнь.

Сегодня в школе я думал о вас. Но не с издевательской точки зрения. Меня заинтересовали другие ваши пациенты. Другие шизофреники со своей несвязной речью, пузырями у рта и в самодельных шапочках из фольги. Те, которые не принимают «тозапрекс» и которые уже не различают границу между реальностью и тем, что существует только для них и только потому, что они сумасшедшие.

Примерно год назад, когда мама впервые повела меня к врачу, я находился в довольно плохой форме. У меня было чувство, будто мои мозги взяли и выкинули на грязную мостовую, после чего снова засунули в голову, но только уже с остатками мусора и битого стекла. Было только удивительно, как быстро все это произошло. Только недавно я был здоров, а вот теперь уже нет. Приемная доктора напоминала чистилище: все понимают, что уже мертвы, но то, что ждет после жизни, кажется таким паршивым, что об этом даже думать страшно. Это как застрять в транспортной пробке навечно.

Приемная – это то место, которое мне до сих пор снится в кошмарных снах. Только теперь все происходит по-другому. Я как будто цепью прикован к одному из стульев и пытаюсь отбиваться от назойливых ударов другого пациента. Все это время мама наблюдает за мной через окно, потому что какой-то мужчина в белом халате уже объяснил ей: я слишком опасен и ко мне нельзя подходить близко. Я кричу и визжу, но никто меня не слышит или даже, что еще хуже, всем тут все равно. Такую тоску, одиночество и безысходность мне испытывать еще не приходилось…

Так или иначе, но в приемной при этом присутствует только два или три пациента. Все они мужчины. Если не считать Ребекки – она сидела и спокойно собирала конструктор «лего» за специальным столиком. Один из пациентов – примерно моего возраста – тоже пришел с мамой. Казалось, он находился в гораздо худшей форме, чем я, и меня это в каком-то смысле немного успокаивало. Разумеется, я одновременно испытывал за это еще и чувство вины. Почему же тот факт, что кому-то еще хуже, должен был делать меня чуточку счастливей? Ну неважно, в общем. Выбраться отсюда мы с ним не можем. И наши мамы это понимают, что, наверное, и есть самое худшее во всей ситуации.