Стая - Марьяна Романова

Собирались они каждый четверг по вечерам, это была их отдушина, которую они сами называли «философский разговорный клуб».

Беседовали о разном, тон никто не задавал, все получалось само собою.

И вот однажды, разомлев от крепкого да хун пао, разговорились о странном.

– Рассказали мне о том, как стать сверхчеловеком, – пафосно начал «друг огня». – Проверенный тип рассказал, мой бывший собутыльник.

– Уже смешно, – «Дитрих» действительно кокетливо хихикнула, прикрыв белой полной ладошкой рот. – Сверхсобутыльник.

– Нет-нет, выпивали мы с ним раньше. Сосед мой. Он на своем балконе сидит, я – на своем. Пиво, сигареты, задушевный душеспасительный треп. Красота… Миша его зовут. А потом этот Миша вдруг пропал. Смотрю – неделю не появляется на балконе, месяц… А ночи теплые стоят. Я заволновался – мужик-то одинокий, мало ли чего. Даже в милицию сходил. Меня сначала к черту послали, пришлось заплатить им. Вскрыли квартиру – там пусто, чистота. Только руками развели. А мы даром что несколько лет общались с ним, но я ничего почти о его жизни не знал. Говорили-то о каких-то общечеловеческих вещах. Знал, что вроде бы он в разводе. Вроде есть родители в Сургуте. Но хрен их там всех разберешь, как их искать… А в начале сентября Миша вдруг появился сам.

– Он стал сверхчеловеком? – не унималась «Дитрих».

– Да погоди ты, – поморщился рассказчик. – Сижу дома, никого не трогаю. Звонок в дверь. На пороге мужик смутно знакомый. Миша-то весил за сто кило, был такой русский богатырь с бородой как у Льва Толстого. Зычный голос, пошлые шуточки, глаза блестят… Не признал я сразу его. Стоит – худой, прямой как жердь, глаза на половину лица, как у гуманоида из мультфильма. Весь как будто бы прозрачный, как будто бы светится… Я ахнул, когда понял, что это Миша. Накинулся на него с расспросами, отругал, что он вот так всех бросил. А Миша говорит – такое дело было, меня пригласили срочно пройти одну инициацию. Надо было решаться и уезжать немедленно. Сейчас или никогда. Я даже на прощание в дверь к тебе звонил, хотел предупредить. Но тебя дома не было.

– Инициация, – поморщился «вместитель демонов». – Сейчас время такое – на каждом шагу тебе инициацию предлагают, только заплати. Хоть в шаманы инициируют, хоть в жрецы Кецалькоатля… Мою бывшую в черные ведьмы инициировали, в газете объявление было. Двести баксов стоит. Эта дура взяла из нашей заначки и пошла. Говорят ей – ты черную тряпочку с собой возьми, а больше ничего не надо. Там ее баба неопрятная встретила, представилась верховной ведьмой. Расстелила черную тряпку на полу заплеванном, поставила на нее дуру мою, водой на нее побрызгала, свечкой над головой поводила, воском покапала, пошептала чего-то. И говорит, все, свободна, теперь в тебе сила ведьмовская, лютая.

– Да что вы меня все перебиваете своими глупыми анекдотами, – обиделся «философ». – Дайте закончу. Мишу я к себе, конечно, затащил, у меня как раз пиво хорошее было. Но он отказался – говорит, пью теперь только чистую талую воду… И такое начал рассказывать, такое… Говорит, есть в России леса, особенно на севере их много. Где живут волки, только непростые. Они больше похожи на покрытых шерстью людей с волчьими головами. Бегают так быстро, что взглядом не уследить. Вот ты в лесу один – а вот уже прямо перед тобою его голодная пасть, и слюна тебе на сапоги капает. Если такого волка встретишь, нельзя пугаться. Надо его накормить, тогда он, возможно, не тронет тебя.

– Чем накормить? – У «Дитрих» заблестели глаза.

– Своим телом, – выдержав небольшую эффектную паузу, сообщил «философ».

Тут все ахнули, заговорили одновременно, и в этом вавилонском многоголосье было трудно распутать отдельные слова в связные предложения. «Философ» подождал, пока все немного угомонятся, и продолжил:

– Вообще-то считается, что в такие леса лучше вовсе не соваться. На всякий случай. Волки лютые, сочувствия они лишены, спастись от такого, если тот задумал покончить с тобою, невозможно. Он умнее, сильнее и быстрее. Местные называют их «Волкодлаки» и пугают ими своих детей… Да вот только если ты душа твоя чиста, а намерения – тверды, ты можешь по доброй воле ночью в чащу направиться, сесть спокойно у дерева и Волкодлака звать.

– А как его позвать можно?

– Выть, как же еще. Имитировать волчий вой. Голову к небу поднимаешь и воешь тихонечко. Ночь должна быть темная, без луны. Посмотреть по календарю, когда луна новая зародиться должна, да за день до того и явиться.

– Это какие-то байки, – скривился бывший аспирант философского. – Есть тибетская практика Чод. Отсекание всего лишнего. Желающий берет ганлин, дудочку из человеческой бедренной кости, идет ночью один на кладбище. На звук ганлина слетаются демоны. И он им предлагает в качестве подношения свое тело.

– Мой знакомый ходил в непальской антикварный магазин и купил этот ганлин, – подхватила любительница «Киевского» торта. – Пошел на кладбище. Горы, ветер воет. Слышит – шепот какой-то вокруг, на языке непонятном. Знакомый – крепкий мужик, альпинист с разрядами, и даже ему не по себе стало, без всяких духов и демонов.

– «Бродить в одиночестве по пустынным долинам, трудиться на благо других и отдавать свое тело на съедение демонам…» – пришторив глаза рыжими ресницами, процитировал «философ».

Семенов свалился с жесточайшим гриппом, а я один отправился в Москву, на Арбат, искать художника по имени Анатолий.

Многие годы иконы черные по России ходят, да вот только найти их и распознать трудно. Поэтому большинство искусствоведов даже не верят в их существование. Образа адовы спрятаны внутри. Сначала пишется лик диавольский, потом – холст грунтуется, а сверху – уже икона обычная. Лесков о таких писал, в «Запечатленном ангеле». Чтобы найти адово изображение, надо краску сковырнуть. А кто же даст портить икону семнадцатого века, которая стоит как автомобиль. А если сковырнешь – а там и нет ничего, как это обычно и бывает.

– Я сначала беса рисую, а потом образ его намаливаю. Меня никто этому не учил, само пришло, – рассказывал Анатолий, – А может быть, и научили, да вот только не люди. Потому что как начал этим заниматься, сны странные ко мне приходят. Голоса слышу. Молитвы-то я все знаю – в Лавре учился. Я их сам переворачиваю, имена подменяю и смысл. Свечки перед иконой жгу. Сам их углем черню толченым. Три луны пройдет, облик силой пропитается, тут я сверху Богоматерь и пишу или Николая Угодника. Была женщина одна, с виду такая набожная, в длинном платье, платке, крест золотой на груди такого размера, как попы носят. И с Пасхой меня поздравляла, и с Троицей. Генеральская жена, в соболях вся и бриллиантах. Иконы выбирает как шелка на базаре. А у них в частном доме не то что просто красный угол, а целая часовенка. Говорит, иконы чудотворные у меня. А ведь так и есть. Через мои работы Диавола можно о чем угодно просить. Особенно хорошо о богатстве получается. Та генеральская жена и была богачкой, а за три года, что я ее знаю, еще больше поднялась. То один бизнес у нее, то другой. И сплошное везение, все само в руки плывет. Я ведь редко кого обманываю. Обычно люди знают, что покупают, специально за этим ко мне идут. Случайные покупатели редко у меня, да и многим таким я отказываю – сейчас уже могу себе позволить. Но генеральша столько платила, что язык не поворачивался ее прогнать. Хотя совесть меня, бывало, и мучила. Но я ее успокаивал, поглаживал, как кота расшалившегося. Говорил себе – да разве искренне верующий человек будет так на деньгах зациклен, разве будет все время золото у Господа выпрашивать. А значит, и поделом ей. А потом выяснилось, что не такая она наивная, как я считал. Да можно было и догадаться – такие наивными не бывают. Однажды пришла ко мне с просьбой странной. Муж у нее загулял на старости лет. Студентку себе нашел – восемнадцать, голос звенящий, глаза фиалковые, нрав кроткий. Такая вот опасная овечка. Аленушка с картины Васнецова. Только с гнильцой, которую генерал, конечно, не замечал. Мы, мужики, вообще редко гнильцу бабью чуем. А душа у девки была лисья. Меньше полугода ей понадобилось, чтобы старик сошел с ума и пожелал весь мир к ее ногам бросить. Мало ей было, что любовник и ее саму озолотил, и родителям ее квартиру купил, и одел ее как звезду кино, и перевел в платный институт, где только дети всяких банкиров учатся. Она для него была отдушина – не то любимая, не то доченька. Своих детей не дал им Бог. А девица сначала радовалась да дивилась новой сытой жизни, а потом привыкла, капризничать начала, все ей стало мало. Еще полгода назад мечтала стать парикмахером, спозаранку топала в дешевых кедах в ПТУ, да ворошила сальные волосы окрестных пенсионеров, которые записывались туда моделями. Не могла себе лишний гамбургер позволить в закусочной, которая ей казалась символом красивой жизни. А сегодня воротит нос от устриц – мол, какая пошлость, заказывать их в несезонье, за лохов, что ли, они нас держат. Конечно, она хотела, чтобы старик к ней ушел. Хотя казалось бы – живи да радуйся. Но кто ее знает – может, и полюбила его. Или боялась, что сказка кончится, он новую себе музу найдет. Начала на него давить. Генерал даже в кардиологию слег – так непросто ему было. Жена подозревала что-то, потом детектива наняла и выследила их. Он глупо оправдывался – «это не то, о чем ты подумала, я ее просто опекаю». Как орала генеральша: «Опекун хренов! Я тебе твой орган опеки ночью ножницами ржавыми отсеку!» Жена орет, девушка плачет. Девушка-то хитрее себя вела. Надела маску страдалицы. Что она все понимает, просто тоскливо ей без любимого, сохнет и чахнет. Вот генерал однажды и стукнул кулаком по столу – ухожу. Считал, что поступает справедливо. Жизнь-то одна, хотел счастья на старости лет, раз уж выпало ему такое, нежданное. А жену бросать совсем не собирался – и денег вдоволь оставил ей, и квартиру на Кутузовском проспекте, и домик в Загорянке, и автомобиль с шофером. Он и не понимал, почему она так взбесилась – ведь последние десять лет не было между ними любовной близости. Жили в мире, но скорее как хорошие друзья. Зачем ей понадобилась вдруг его верность. Генеральша напилась успокоительного, взяла себя в руки, наняла психотерапевта и тренера по йоге, пришла в себя. Муж ее радовался, что так легко все вышло – каждую ночь засыпать рядом с хрупкой девой, которая смотрит на него влюбленно и в лысину на темечке его нежно целует. И жена образумилась, стала вежливой и дружелюбной. Говорю же, мужик гнильцу бабью не чует. Даже профессиональный военный, генерал. А она затаилась как змея, выжидала. Пришла ко мне и говорит: думаешь, не знаю я, чем ты занимаешься, что у тебя за иконы. Про тебя слухи по городу ходят, а знакомых у меня много. Я с самого начала все знала, просто не говорила тебе. Но тебя убить мало за такое – людей честных обманываешь, чертям молиться заставляешь. Я испугался сначала. Оправдываться начал, лебезить. Она ведь могла легко меня раздавить. Кто она и кто я. В багажник меня запихнуть, отвезти на окраину, да и похоронить в двойной могиле, как бандиты часто делают. Никто и не хватится. А если хватится – так и не найдет никогда. Но генеральша меня успокоила – не собирается она зло мне чинить. Только я должен ей помочь. Написать особенную икону да заговорить ее так, чтобы люди, в чьем доме она окажется, болели и сохли, пока не помрут. Я сначала отказался. Я ведь не колдун какой. Я художник просто. Так, чувствую кое-что. Но только по своему узкому профилю. Но она как пиявка прицепилась. Говорит, у тебя есть выбор – или сам сгинешь, или мужа моего и шлюху его со свету сведешь. Ну что делать – я приступил к работе. Три дня перед пустым холстом сидел, ничего в голову не приходило. Сам иконам своим молиться начал – чтобы указали мне путь. И вот однажды сработало. Рука как будто бы сама водит кистью. Сначала рисую, потом осознаю. Какие-то черные линии шли ломаные, как мрачная мандала. Потом из них бесы начали прорисовываться. Три беса. У всех уши с кисточками, как у рыси, оскал собачий, а глаза – человеческие. Глаза мудрых спокойных стариков. Самому было страшно с иконой этой в одном помещении спать. Все мне казалось, бесы за мною взглядом следят. Я на ночь икону тряпицей накрывал – так было спокойнее. А что творилось у меня в доме, пока икону писал. То чашки все разом со стола на пол упадут. То вдруг в дверь кто-то ломится начнет, а открою – там и пусто. То шепот слышу. То кто-то противным тонким голосом смеется за спиной у меня, издевательски так. Сон я потерял и аппетит. Еще однажды сплю, вдруг чувствую на лице своем дыхание чье-то. Холодное такое и гнилостное. Как будто бы землей и червями дождевыми пахнет. Я глаза протер и обомлел. От ужаса тело ледяным стало. Дед мой, покойник, на краю кровати сидит и смотрит на меня. Наклонился низко, нюхает мое лицо как пес. Я деда едва помнил, он помер, когда я мальчишкой совсем был. Он мне запомнился веселым, громогласным и добрым. А тут – лицо-то дедово, но выражение… Как будто бы чужой человек в его шкуре. А глазницы – пустые. Нет глаз у него – просто дыры на лице. Но почему-то нет сомнения, что он этими дырами видит все. И дышит так тяжело, что-то булькает у него внутри, в легких. Я его позвал: «Деда, ты чего тут?» А он пытается что-то сказать, но выходит только бульканье и хрип. И из уголка губ жижа зеленая потекла. И рукой костлявой ледяной в плечо мне вцепился. Как будто остановить меня хотел, удержать. Я подскочил как электричеством ударенный, в ванную бросился, заперся. Сижу на полу, слезы по лицу текут, сердце колотится. Так до утра и просидел. Мерещились мне тяжелые шаги в коридоре. И дыхание за дверью. Как будто бы подошел к ванной дед и караулить меня начал. Только утром я выглянул из своего укрытия – нет никого. Наверное, это была моя лучшая работа. Самая «живая». Признаться, я побаивался икону эту. Мне было тошно подходить к ней. Какой-то пустотой вечной от нее веяло. Как портал в ледяной сумрак создал. Однажды выпил водки с моим приятелем, он тоже уличный художник. Немного настроение поднялось – был хороший вечер, веселый разговор. Вернулся домой, посмотрел на икону, думаю – да ну все к чертям. Пусть что хочет, то и делает со мною генеральша. Взял топор, подошел, замахнулся, а дальше и не помню ничего. Нашел себя потом следующим утром на полу. Топор рядом валяется. В обморок свалился – а ведь не было такого со мною никогда, да и не пил я много, на своих двоих вернулся же. А икона стоит, и бесы с нее ухмыляются мне в лицо. Наконец всё было готово. Я позвонил генеральше, и та за иконой пришла. Посмотрела и даже присвистнула – какая красота. «Это лучшее, что ты сделал в жизни!» – так и сказала. Тетка она была циничная, ничем не проймешь. Наверное, только такие к богатству великому и могут прийти. Заплатила мне щедро, в три раза больше, чем обычно. Я денег брать с нее не хотел. «Подождем давай, а вдруг вообще не сработает. Я ведь предупреждал. Что никогда не занимался такими вещами». – «Сработает! – уверенно ухмыльнулась она. – Я чую, что сработает». Обернула икону в платок, да и ушла. А спустя одну луну позвонила мне. Все даже быстрее получилось, чем она рассчитывала. Икону эту она бывшему мужу подарила. Там его любимый святой был поверху бесов. Серафим Саровский. Генерал с радостью принял подарок – думал, жена наконец совсем успокоилась и решила отношения наладить. Он был счастлив со своей девочкой, но по жене немного скучал, по разговорам их вечерним. Все-таки всю жизнь вместе, с самой юности. Проросли друг в друга, стали одним существом. Двуспинное чудовище. Поставил Серафима на самое видное место, лампадку возле него каждый вечер возжигал, фимиам. Генеральша мне рассказала, что с того вечера, как в доме икона появилась, поменялось все. Как будто бы другим человеком он стал. Звонил ей и жаловался на длинные яркие сны – всю ночь его видения мучают, просыпается разбитый. Однажды позвонил и говорит: «Галя, спаси! Я сегодня ночью Алену чуть не задушил!» Аленой девушку ту звали. Генеральша изобразила удивление. А этот старый дурак рыдал в телефонную трубку: «Сам не знаю, что на меня нашло, я и не помню ничего. Просыпаюсь от хрипов Аленкиных. И вижу, что я над ней навис и крепко за горло держу. У нее синяки черные остались, в платочке шейном ходит теперь. Боится меня!» Генеральша его успокоила, словами теплыми умаслила: такое со всеми бывает, просто время у тебя было нервное, все пройдет. А сама радовалась втихую. Только вот с каждым днем генералу все хуже и хуже становилось. Рассудок он терял. По ночам, во сне, бродил. Самое смешное, что Алена эта почувствовала, откуда зло в их доме взялось. И однажды попросила его убрать икону. Так генерал на нее разозлился, поссорились они. Надо было девке в тот момент и бежать из про́клятого дома. Может быть, в живых осталась бы. Но так ей хотелось красивого быта рядом с генералом, так она изнежилась и пригрелась, что об ином существовании уже и не помышляла. Богатство людей быстро отравляет. Алена стала спать в кабинете, так он однажды дверь взломал, взял тяжелую статуэтку бронзовую, орла. И со всего размаху на голову ей опустил. Размозжил ей череп, она и проснуться не успела, как на том свете оказалась. Потом понял все, заметался, начал бывшей жене звонить. У той сердце от радости замерло. «Что ты, Петенька, я все решу, мы заплатим, кому надо, тебе нарисуют психиатрический диагноз задним числом! Посидишь в СИЗО пару месяцев, суд ускорим. Потом отправят тебя в психушку, в отдельную палату с телевизором и ресторанной едой. А через годик тихонечко и выйдешь, поменяем паспорта и уедем жить на юг Франции!» Генерал вроде бы и согласился. Вызвал милицию. Да пока они ехали, его нервы не выдержали. Повесился на своем ремне. Решил, что не сможет с этим всем жить. Но и генеральшу ничего хорошего не ожидало. Икону она зачем-то себе забрала. Может быть, решила, что кому-нибудь другому ее однажды вручит, если решит кого со света сжить. Бесстрашная баба, осторожность потерявшая. Только на два месяца она мужа пережила. Во сне тихонечко отошла – никто и не знает почему. Здоровая была женщина, диспансеризацию в частной клинике каждый год проходила. Выглядела на сорок в свои пятьдесят пять. Прибрали ее бесы. Вот такими вещами я и занимаюсь. Судьба сама к этому подвела. Но ведь самое смешное, что получилось все, как я и мечтал – живу в большом городе, сыто, безбедно. Большая квартира у меня, мастерская при ней. Никакой тесноты, которая всю жизнь так меня раздражала…