Москва–Таллинн. Беспошлинно - Елена Селестин

* * *

Он открыл дверь в квартиру матери своим ключом, вошел. За кухонным столом сидела Ядранка в неглиже. Стас застрял в дверях кухни; почти обнаженная женщина смотрела на него и улыбалась, ее тело на кожаном диване сияло, загорелая кожа мерцала луной на морской глади.

— Садись, — она мягко хлопнула ладонью по диванчику, на котором сидела, — я-то распужалась, — обозначила она эмоцию, которая никак не читалась на ее безмятежном лице, движения скорее говорили об обратном. Ядранка уже не сидела нога на ногу, держала бедра свободно, можно было разглядеть и подробности под прозрачными трусами и бюстгальтером.

— Извини, должен был позвонить, что приехал.

«Интересно, она всегда так одевается под одеждой — почему я раньше не почувствовал ее особенной нарядности?».

— Ништа.

Стас смотрел в пол и восхищенно улыбался. Ядранка приосанилась и продолжала пить кофе, весело поглядывая на него, затем рассмеялась и повторила приглашающий жест.

Он взял в шкафу чашку, налил минералки из холодильника, старательно не глядя на красиво упакованное тело. Успел разглядеть лишь бедро и пышную ягодицу, композиция выглядела впечатляюще.

— Как мама? — спросил Стас, сосредоточившись на бутерброде. Вдруг чихнул, вспомнил о мерзком насморке, подскочил, — и бросился за салфетками, те лежали в ящике, поблизости от голой спины Ядранки. Стас достал салфетки, высморкался и вернулся за обеденный стол. Он был лишен обоняния. Возможно, ее тело пахнет привлекательно… но если она потеет? Ядранка молчала, и ему пришлось поднять глаза: грудь оказалась на расстоянии не вполне вытянутой руки, особенности ее тела откровенно освещались июньским солнцем, недостатков он не заметил. Стас закашлялся и испугался, что Ядранка встанет и начнёт бить его по спине. Он бегом ринулся в ванную, чтобы высморкаться и прийти в себя. Ощутил: его пробило сильное желание. И почему он не должен доверять своему телу, оно ведь тоже — его судьба. Стас снял майку, ополоснулся по пояс. Может, наконец, из всего несбывшегося что-то начнет сбываться?

Ядранка пришла к нему в ванную, встала рядом, и его руки, наконец-то, гладили ее, такую горячую, наслаждались кожей, особенно гладкой по сравнению с шершавыми лоскутками белья. Пахла она цветами мандариновых деревьев, он думал о мандариновых садах юга Португалии. И еще о том, как приятно чувствовать ее запах.

— Важи, важи.

* * *

Варвара отпустила студентов раньше, хотела скорее попасть домой. Утром шофер Иван накупил продуктов для обеда, который теперь надлежало приготовить. Они с Иваном поднялись на лифте и стали заносить в квартиру продукты. Когда шофер с сумками шел мимо двери ванной комнаты, оттуда вышла голая Ядранка в махровом полотенце, она выглядела как мощная «девушка с веслом», полотенце было замотано подмышками и художественно-неравномерно свисало до середины колонноподобных бедер. Ядранка прятаться не собиралась. Иван отшатнулся от жара, Стас стоял с красным лицом. Варвара сосредоточилась на том, чтобы выпроводить шофера, затем не слишком торопясь вышла на лоджию, села в любимое кресло, закурила и взяла в руки журнал.

Ее задела скрытность Ядранки и собственное, по ее ощущению слишком нервное, отношение к явно произошедшему сближению сына и черногорской гостьи. Не она ли сама сделала все возможное, чтобы это случилось? Варвара не могла понять, что именно коробит ее в этой ситуации; материнская ревность давно истаяла в ней, как она считала. Услышав приближающееся чихание Стаса, в котором она ясно различила не только смущение, но и довольство, Варвара сделала вид, что увлечена статьей.

— Принеси воды, — попросила она сына. — Не стакан, большую кружку.

Стас вернулся с водой, поцеловал Варвару в затылок и сел в кресло напротив.

— Позавтракал?

— В кафе. Но уже проголодался.

Варвара протянула к нему руку, взяла его ладонь в свою.

— Как Таллинн, скажи. У тебя пальцы холодные, замерз?

— Простыл. В Таллинне скучно по-прежнему.

— Тебе? Было там скучно?

Варвара вглядывалась в лицо сына, пытаясь увидеть следы семейного праздника, скрытой отцовской радости. Высокий, большая голова с копной черных волос, и двигается порывисто, почти как подросток — он выглядел, пожалуй, молодо, если бы не резкие морщины, вечно он озабоченно щурится, сколько можно просить, чтобы не морщил лоб. Или пусть очки носит. «Глаза грустные, у моего сына глаза почему-то старше его возраста», — заметила Варвара, ей стало тревожно.

— Знаешь, в поезде со мной ехала женщина… пожилая, у нее два сына, один в Таллинне, другой в Москве. Потом расскажу.

— Почему не сейчас?

— Хочу поесть. Накормишь?

Варвара легко поднялась на призыв.

— Я рада за вас.

— Почему?

— Рада и все. Где Ядранка, будет обедать с нами?

— Она ушла.

— Почему тебя не накормила?

— Думаю, не умеет готовить, в любом случае не так хорошо как ты.

«Придётся научиться, коли хочет стать твоей женой», — подумала Варвара, но промолчала, комплимент все же был ей приятен.

— Жаль, что ушла, я хотела её попросить накрыть чай к вечеру в гостиной, для Германа Тимофеевича. … Могла бы попрощаться, как ты считаешь?

После обеда Стас задремал на кухне под доносившееся из кабинета звучание материнского голоса, прерываемое робкими модуляциями мужского баса. Много часов жизни он провел под аккомпанемент подобных звуков: готовил школьные уроки, отбирал слайды для первых изданий, заново входил в московскую жизнь после возвращения из-за границы.

— Зждрри-и-и, — уныло затянул бас.

— Не гудите, не гудите, Герман. Выпрямите спину, пожалуйста. Звук поднимается к связкам от третьей чакры, еще лучше от второй! И затем возвращается…

— Зждрри-зждррэ-зждрра…

— Не натягивайте верхнюю губу на зубы. Дома делали упражнения?

— Мммм…

Варвара с каждым учеником работала по-своему, сейчас было похоже на суровую дрессировку, когда хищника заставляют почувствовать себя провинившимся щенком.

— Зждррррр…

Стасу было приятно побыть в домашнем мире, он почувствовал бодрость и одновременно пустоту, желающую наполниться, — то что нужно, чтобы поработать.

* * *

Шахматная доска: можно ли увидеть на НЕБЕ черно-белые клетки? Или ему только почудилось это однажды в Португалии? В Коимбре на берегу реки в саду древнего дворца. Он ведь даже не снимал тогда, а лежал на каменной скамье в саду среди роз и азалий — и смотрел на облака.

Каждый смотрит в НЕБО со своей точки. Когда я снимал этот фрагмент, рядом со мной никто не стоял. Значит, этот орнамент видел только я. Следовательно, если я увижу послание или линейку знаков, СЛОВО, это будет только для меня. Может, я не могу забыть Ларису, потому что мы видели НЕБО с разных точек, но одинаково? Связь между любящими — треугольником, циркулем с широко или узко расставленными сторонами, — проходит через НЕБО. Если любящие вместе, связь становится золотой нитью, угла не образует… Неужели на всю земную жизнь человеку дается только один второй, смотрящий с тобой в одно НЕБО?