Не отступать! Не сдаваться! - Александр Лысев

— Националисты? — переспросил Глыба. — Хорошо, я тебе такой случай расскажу. Из моей же жизни. Гражданская война была, голод, жрать нечего совершенно. Я тогда еще мальчишкой был, в городе мы жили, отец на станции сцепщиком работал. По весне погиб он: не рассчитали что-то, вагон на него налетел, между теми блинами железными его и прижало. В общем, на третий день помер. А семья большая, восемь ртов, я старший, кормить-то надо. Это мы потом к дядьке в деревню переехали… Ну как припасы к концу подошли, иду я в лавку на станцию. Деньги, понятное дело, не берут. Менять мне не на что. Так я и ходил в эту лавку надели две, клянчил, как последний нищий, упрашивал — не дают. Лавочник еврей, гнида, и гнида не потому, что еврей, а просто сволочь он, гад проклятый, как вспомню, кулаки чешутся. — По лицу Глыбы пошли красные пятна, кулаки сжались. Он говорил прерывисто, с остановками. — Но я тебе доскажу, Архип… Семья с голоду пухнет. Я и в долг просил, на коленях упрашивал, а он… он меня на улицу вышвырнул и пригрозил, что убьет, если еще приду. А я на другой день все равно иду. Пусть, думаю, убьет, хоть о еде тогда думать не надо будет. С утра в городишке нашем что-то непонятное началось: по окраинам шрапнель бьет, на одной из улиц перестрелка. Подхожу к площади, узнаю: большевичков-кормильцев турнули. Я в лавку. Вхожу «Пан Яков, — ему, — пан Яков, Христа ради…» Он меня в охапку и на улицу. Чуть прямо не под ноги коню. Оборачиваюсь — гляжу, казаки, впереди офицер в погонах. «В чем дело, хлопец», — спрашивает, по-доброму спрашивает. Разузнал, кто я есть и почему здесь, и кто и как со мной поступил. Я ему все начистоту выложил. «А ну на коня», — говорит. Я забрался к нему, он шашку вон и вперед… Дверь этому гаду к чертовой матери высадили, въехали в лавку прямо на коне. И айда направо и налево крушить все. Что, скажешь, белогвардейцы, погромщики? Нет, справедливость… А потом офицер этот мне и говорит — бери, парень, сколя унесешь. Я из амбара два пудовых мешка и упер. Волоком тащил. А еврей твой по заслугам получил али нет, скажешь?

— Частный случай, — живо отозвался Дьяков. — Что, на его месте не мог оказаться русский или хохол?

— Я тебе объясняю, какое у меня к ним отношение и почему. — Глыба пожал плечами. — Хотя ты совершенно прав. Но обида осталась, на всю жизнь…

— Это — твои личные амбиции… А ты смелый стал, — улыбнулся Дьяков, обращаясь к Глыбе. — «Большевички-кормильцы»…

И, кинув взгляд на фигуру Рябовского и еще раз посмотрев на Глыбу, Архип рассмеялся.

Петро тоже улыбнулся, потом, посерьезнев, заключил:

— Я правду говорю. Сколько лет жили, добро наживали, да Богу молились. Не понравился им устрой российский… Жуки навозные… Ай, — Глыба безнадежно махнул рукой. — А про евреев закончим. В конце концов они тоже люди. Все люди.

И, помолчав, добавил:

— Ты совершенно прав, Архип.

Синченко помалкивал. Наверху снова зашевелился Уфимцев, свесившись вниз, проговорил:

— И не надоело вам? Все уши уже прожужжали. Фриц не стреляет, сон уважает, так теперь эти будут…

И недовольный младший сержант отвернулся к стене. Дьяков хотел еще что-то сказать, но тут дверь отворилась, и вошел старшина Кутейкин с присущим ему последнее время мрачным видом.

— О чем разговор? — поинтересовался старшина.

— Да так… — пожал плечами Синченко.

— Они тут о межнациональном вопросе рассуждают, — продолжая лежать лицом к стене, пояснил сверху Уфимцев.

— У нас такого вопроса не существует, — все с тем же мрачным видом пошутил старшина. Но так как в каждой шутке есть доля правды, то в шутке старшины эта доля больше половины, а говоря проще, подобная реплика Кутейкина служила напоминанием всем троим поменьше болтать.

Дверь скрипнула еще раз, и на пороге показался лейтенант Егорьев. Впившись глазами в полусумрак землянки, он выискал в нем старшину и, облегченно вздохнув, произнес:

— Кутейкин, подойдите сюда.

Старшина повиновался. Пропустив его вперед, Егорьев вышел вслед и, притворив за собой дверь, взял старшину за локоть, сказав:

— Надо посоветоваться, Тимофей, пошли.

Синченко, Дьяков и Глыба стали готовиться заступать в охранение.

Кутейкин и Егорьев сидели в блиндаже перед расстеленной на широком столе из необструганных досок картой-пятиверсткой. Несколько минут назад старшина узнал о намерениях лейтенанта, и, хотя предложенные им действия были несколько неожиданными, старшина считал их правильными и охотно высказался «за». Как только они вошли в блиндаж и уселись за стол, Егорьев так прямо и сказал:

— Я, Тимофей, решил высоту штурмовать.

Теперь обсуждали план действий. Вернее, он уже у лейтенанта был, просто Егорьев просил старшину, как более опытного, посмотреть, все ли он предусмотрел, и дать свою оценку. Старшина отметил, что план смелый, решительный, а самое главное — грамотный. Анализируя обстановку, Егорьев пришел к выводу что единственным ударом, имеющим шансы на успех, является лобовая атака. И теперь он охотно аргументировал почему. Если обходить высоту слева — еще на подходе отсекут огнем немцы с другой стороны реки. Если зайти справа, то слишком крутой склон, и, вдобавок, там стоит вкопанный в землю танк. А это еще один минус. К тому же слева и справа заминировано. Впереди, перед позициями их взвода, тоже, конечно, заминировано, но здесь могут вести наблюдение лишь немцы, занимающие оборону непосредственно на высоте. В отличие от этого слева и справа наблюдение удвоенное — и с высоты, и из-за реки. Следовательно, впереди вести разминирование легче. И еще очко в нашу пользу: если вести атаку в лоб, немцы будут лишены поддержки артиллерии со своего берега. Расстояние между нападающими и обороняющимися слишком мало, и стрелять им будет попросту некуда — в своих же и попадут.

Старшина внимательно слушал лейтенанта, то и дело кивая головой. Для него подобный вариант был ясен и просчитан им самим давным-давно. Замечаний у него не было, кроме одного, но довольно существенного: уверен ли Егорьев, что возьмут высоту силами одного взвода? Лейтенант на это отвечал, что необходимо произвести разведку, и соответственно, нужны саперы, чтобы проделать в минном поле проходы для разведчиков. Но просто так саперов никто не даст — сначала необходимо утвердить план. А для этого надо идти к ротному, тот, в свою очередь, должен отправиться в штаб батальона, и лишь уже там комбат будет решать: разрешить проведение этой операции или нет. А может, еще и посоветуется с подполковником. Вдобавок, нужно согласовать все действия с артиллерией, с тем, чтобы перед атакой произвести на высоту артналет. Поэтому он, Егорьев, и посылает сейчас старшину Кутейкина к командиру роты с данным планом, чтобы уже непосредственно Полесьев направился к Тищенко, и там бы они решали.

Лейтенант вручил Кутейкину исписанный листок с вышеизложенным планом, уполномочил старшину делать необходимые комментарии и отправил к ротному.

Вскоре старшина был уже в блиндаже Полесьева.