Дальше живите сами - Джонатан Троппер

Заканчивая школу, Пол как перспективный бейсболист получил полную стипендию в Университете штата Массачусетс — на все годы обучения. Теперь старший сын был не только талантом, но и добытчиком. Он не висел на шее у родителей. Ну просто золотой мальчик. Все лето он кутил с приятелями и трахался с болельщицами. Короче, дел у него было невпроворот, и домой он заглядывал редко: либо отоспаться на диване в подвале, либо, попивая с похмелья кофе, почитать про спорт в накопившихся газетах.

Я аж вибрировал от зависти и размышлял, чем бы таким отличиться, чтобы меня не считали пустым местом. Спорт отпадал сразу: я, конечно, играл в хоккей в местной лиге, но школьной команды у нас не было. Да я и в хоккее особыми дарованиями не блистал. Решил было пойти в дебатский клуб, но быстро понял, что папу этим не зацепишь, он просто не поймет, зачем эти ребята напяливают красно-синие полосатые галстуки и препираются на глазах у публики. Похоже, добиться его расположения мне удастся не иначе, как попав под пулю вооруженных грабителей, когда я буду грудью защищать местный мини-маркет. Вместо борьбы с грабителями я все лето провел на парковке этого самого мини-маркета, покуривая травку и мечтая, чтобы с Полом произошло что-нибудь плохое.

И домечтался.

11:30

Мистер Эпельбаум полностью поглощен мамой. Сжимает ее ладонь, скользит пальцами к локотку и шныряет глазами по вырезу кофточки, словно следит за теннисным матчем, который разыгрывается меж ее грудей. Свой белый стул он придвинул почти вплотную к маминому, низенькому, поэтому глядит сверху, и все красоты за вырезом ему доступны.

— Я пережил это, Хиллари, — говорит он.

Волосы у мистера Эпельбаума седые и вьющиеся, а брови темные и мохнатые — как на карикатурах на известных политиков. Он эти брови страдальчески сдвигает домиком.

— Когда я потерял Адель, меня очень, очень поддержали друзья и соседи. И Морт оказался таким надежным, чудным другом. Помнишь, когда я сидел шиву, он пришел и починил кондиционер? А то народу в доме битком, не продохнуть, да еще кондиционер сдох.

— Морт разбирался в технике, — подтверждает мать.

— Ты только погляди, — шепчет Венди. — Гляди, как он пялится на ее грудь. А она сидит у него чуть ли не между ног.

— Это все из-за этих дурацких стульчиков, — отвечаю я. — Куда ж ему еще смотреть?

— Ага, не стулья, а сплошная провокация. А маме надо бы надеть блузку поприличнее.

— У нее нет блузок поприличнее.

— Слушайте, прямо как начало порнофильма для Американской ассоциации пенсионеров. — Филипп хихикает.

Мистер Эпельбаум вкрадчиво поглаживает мамино запястье. Другие гости еще не подтянулись, и маме от его ухаживаний не отвертеться. Впрочем, она и не пытается.

— Хилл, если тебе когда-нибудь захочется поговорить… В любое время дня и ночи… Ты только позвони, я тут же примчусь.

— И ведь примчится, — шипит Венди.

— Поскорей мое имя вспомни ты, — напевает Филипп, подражая козлиному блеянью. — Как в сказке трижды повтори.

— Спасибо, Питер. Я очень ценю твое внимание.

— Тебе будет очень одиноко.

— Еще бы.

Эпельбаум вздыхает и смотрит на мать сверху вниз, по-прежнему не отпуская ее руку.

— Завтра зайду, проверю, как ты тут.

— Хорошо, конечно.

Он встает и, потянув маму за руку, принимает ее в полноценные крепкие объятия.

— У тебя все будет хорошо, Хиллари. Ты справишься.

Мама похлопывает его по спине, но он и не думает ее отпускать.

— Старикан улучил-таки момент, пощупал, что хотел, — не выдерживает доселе молчавший Пол.

— Да оставьте вы его в покое, — говорю я. — Они знакомы тыщу лет.

Я хорошо помню покойную жену Эпельбаума, Адель, высокую, жизнерадостную тетку с крупными зубами и громким смехом. Когда я был маленьким, она любила трепать меня за вихры и часто говорила:

— Хилл, помяни мое слово, по этому мальчику все девчонки буду сохнуть. — А потом подмигивала мне и добавляла: — Не забудь обо мне, когда вырастешь. Убежим с тобой вдвоем на край света.

Несколько лет назад у нее случилось подряд несколько инсультов. Помню, как муж возил ее на каталке у Пола на свадьбе. Она улыбалась криво, одной половиной лица, и ее морщинистая рука уже не дотягивалась до моей шевелюры. Кажется, она пыталась мне подмигивать, но тут уж наверняка не скажешь…

Наконец Эпельбаум отпускает мать и поворачивается к нам:

— Дети, берегите вашу прелестную мамочку. Договорились?

— По-моему, у него была эрекция, — говорит Венди, когда он все-таки уходит.

— Прекрати, — откликается мать, опускаясь обратно на стульчик. — Ты все выдумываешь.

— Мам, я сижу на уровне ширинки.

— Вот огурец! — задумчиво говорит Филипп. — Мужику под семьдесят, а у него встает.

— Какие вы все ужасные, — ворчливо говорит мать. — Вы ведь знаете Питера с детства. Он чудный человек.

— Этот чудный человек к тебе клеился, — отвечает Пол.

— Клеился, без вариантов. — Венди энергично кивает.

— Ничего подобного, — радостно отнекивается мать и краснеет.

Из кухни выглядывает Линда:

— Ну что, убрался уже этот старый козлище?

— Да что вы все заладили? — возмущается мать. — Он просто пришел мне посочувствовать.

— Ага, а мы тут некстати случились, помешали ему посочувствовать тебе в полной мере.

— Ну, Линда, ему же одиноко. Мы-то с тобой должны понимать, каково ему приходится. В нашем возрасте одиночество так беспросветно.

— О, взгляните на всех одиноких, — поет Филипп, — о, поймите их нежные души…

— По крайней мере, мог бы потерпеть и не лапать тебя до конца шивы. Это неприлично.

— Просто он тактильный человек. У него такая манера.

У него такая манера. Джен говорила ровно то же самое. В частности, когда познакомилась с Уэйдом на очередном юбилее нашей радиостанции. Он тогда от нее не отлипал целый вечер, тоже ручки гладил и приобнимал в процессе разговора. А Джен только посмеивалась. У него такая манера — этой фразой она оправдывала всё и всех. Кроме меня. А когда я попробовал использовать тот же довод и в ответ на какую-то ее обиду сказал: «Да ладно, это у меня такая манера», она велела мне заткнуться. С очаровательной улыбкой… Господи, как я скучаю по нашим ссорам!

Линда качает головой, глядя на маму:

— Ты ведь сама не веришь половине того, что говоришь. Разве не так?

— Не знаю. — Мама откидывается на стульчике. — Говорю-то я очень убедительно.