Кланы в постсоветской Центральной Азии - Владимир Георгиевич Егоров

эти 22 с лишним года имя Иноятова практически не фигурировало в официальных информационных сводках, – пишет эксперт М. Сколышева, – в народе о нем известно мало. Те же, кто интересуются его личностью, знают теперь уже уволенного главу СНБ по публикациям на зарубежных сайтах как серого кардинала большой узбекской политики»[217].

О возможностях главы национальной безопасности эта же эксперт пишет так: «По сведениям анонимных источников, спецслужбы Узбекистана при Иноятове стали “крышей” многочисленных коммерческих структур. Банки, предприятия, строительный бизнес, хлопковая отрасль – все это контролировалось шефом на-цбезопасности и его людьми. Под контролем главного чекиста, по слухам, был и первый президент независимого Узбекистана Ислам Каримов, полностью доверявший главе СНБ»[218].

Слой коммуникаторов присутствует не только в правящих клановых структурах, но и в других клановых сообществах. Этот факт подтвердили участники специально организованных фокус-групп, насчитывающих 10–11 человек в трех республиках Центральной Азии: Казахстане, Киргизии, Таджикистане. В число интервьюируемых вошли молодые люди в возрасте 30–35 лет, являющиеся менеджерами среднего звена государственных учреждений (включая правоохранительные органы, образовательные учреждения, ведомства культуры). Типичным ответом на вопрос: «Знаете ли вы человека, приближенного к “главному покровителю”, который может донести до него ваши пожелания и просьбы?» стало утверждение о том, что каждый знает такого человека, который, как правило, является родственником авторитета, обладающего официальным статусом в регионе или стране[219].Так, в уже упомянутом клане Бергей Рыскалие-ва такую роль исполняли брат – депутат Мажелиса (нижняя палата парламента) Аманжан и зять Альбакасов.

Этот же клан показателен и с точки зрения иллюстрации состава слоя, обозначенного в схеме «Слоем активных акторов, действующих в интересах элитной группы». На судебном процессе по уголовному делу «братьев Рыскалиевых», в качестве подсудимых предстали 22 человека (крупные экс-чиновники и бизнесмены, среди которых два бывших заместителя акима Атырауской области Булат Даукенов и Аскар Абдиров, начальник областного управления строительства Нурлан Кенжебеков, аким города Атырау Аскар Керимов и начальник финансового управления Бауыржан Жантеми-ров, сестра объявленных в розыск братьев Гульжанар Рыскалиева, организовавшая убийство предпринимателя Бауыржана Жанте-миров и др.). В протоколах судебного разбирательства содержатся важные с точки зрения уяснения механизма формирования анализируемой клановой структуры указания. В частности, в материалах уголовного процесса говорится, что в состав ближнего круга экс-акима вошли «как чиновники акимата Атырауской области, так и просто преданные люди (выделено нами. – Авт.), не связанные с ним служебными отношениями, а также люди из ближайшего родственного окружения (выделено нами. – Авт.)». Интересно и другое положение материалов суда относительно того, что «слой активных актров» клана Рыскалиевых поглотил уже сложившиеся к моменту назначения акимом главного фигуранта дела, группировки, что свидетельствует, во-первых, о подвижности состава страты «активно действующих акторов», во-вторых, ориентированности ее представителей на контроль за потоками ренты, в первую очередь, и лишь во вторую, на реализацию властных амбиций.

«Помимо двух ОПГ, возглавляемых Альбакасовым и Павличенко, в преступное сообщество входила также отдельная группа под руководством первого заместителя Рыскалиева – Болата Даукенова. Кроме того, в нее входили начальник областного управления финансов Джантемиров, замакима области Абдиров и другие крупные чиновники. Их главной задачей было проведение незаконной приватизации объектов коммунальной собственности, организация госзакупок по завышенной стоимости. Подготовка договоров строительно-монтажных работ социальных объектов на заведомо завышенные суммы. Кроме того, преступники основали ряд подставных предприятий, создав целую сеть завуалированной многоступенчатой системы хищения денег. В итоге государство теряло от этих афер миллиарды тенге»[220].

Судя по экспертным оценкам участников упомянутых «фо-кус-групп», не более трети слоя «активных акторов» ориентировано на участие в политике. Положение объединяемых этой группой акторов наиболее оптимально выражает термин «кочующие элиты», обладающие динамичностью (способностью перемещаться от одного центра консолидации к другому), что позволяет им выбирать оптимальный вариант интеграции с точки зрения получения наибольших социальных и материальных выгод. Этот слой, как и социальные страты, стоящие в клановой иерархии, на ступени выше в большей степени модернизированы и характеризуются ослаблением родовых или земляческих скрепов. Поэтому зачастую включают не только представителей других родов, но даже представителей некоренных национальностей.

Социальной опорой неформальной организации кланов и самым обширным ее слоем является масштабная территориальная и (или) родственная локализация, насчитывающая по оценкам западных политоогов от 2 до 3 тысяч человек[221].

Помимо религиозных, кровнородственных, земляческих мотивов групповую лояльность этого слоя клановой иерархии инициируют чисто «житейские» основания: возможность помощи в случае поиска работы, торгового места на базаре, доступа к образованию, получения кредита, гарантий в совершении хозяйственных сделок, обеспечении безопасности и даже нелегальной поддержки в ситуациях, связанных с противоправными поступками и т. д.[222]

Согласно массовому опросу, о котором упоминалось в предшествующем разделе, не более 5-10 % рядовых представителей клановых сообществ ориентируются в принадлежности своего паттерна к той или иной политической партии и могли точно назвать хотя бы двух депутатов парламента, хотя бы одного министра правительства и ведомство, которым таковой руководит. Такие итоги опроса говорят о низком уровне политизации основной массы участников клановых сообществ, что позволяет утверждать следующее: во-первых, в силу отсутствия четкой ориентации главной социальной основы (базиса) клана на определенную политическую установку (в случае наличия которой их вполне можно было бы отнести к массовым партиям), как и в момент ранней истории, их стержнем остается традиционное наполнение; во-вторых, традиционное содержание основного «социального» тела кланов постсоветской Центральной Азии способствует сохранению альтернативных политическим устремлениям возглавляющих кланы установок элитных групп; в-третьих, наличие в клановой структуре основной массы участников жизненных установок, аутентичных общественным, делает вероятной социализацию кланов в русле национальных особенностей, но все же демократической направленности; в-четвертых, низкая политизация основной массы клановых объединений, напротив, делает ее «легкой добычей» для политических манипуляторов, использующих родоплеменную, земляческую риторики для достижения своих планов и амбиций, переориентирующих нормативные символы и ценности в инструмент острого политического противостояния.

И хотя вектор социальной мобильности рядовых участников клановых объединений окончательно не определен, анализ их природного качества, обусловленного традиционными ценностями общинности и «народной» демократии и институционализации в формате «сетевой организации»[223] позволяет предположить наличие ее конструктивного потенциала. Об этом свидетельствуют и результаты опроса в республиках Центральной Азии, о котором уже говорилось. На вопрос: «В случае защиты каких интересов Вы смогли бы объединяться с другими людьми?» респонденты четырех республик ответили (в процентах к общему числу опрашиваемых) следующим образом.

Несмотря на то что процесс этногенеза и формирования единой культурной идентичности в странах постсоветской Азии на национальном уровне далеко не завершился (особенно в Таджикистане), и территориальные и родоплеменные отношения остаются важным фактором общественной консолидации, современная общественная практика позволяет утверждать, что социальная лояльность в этих