Реалити - Игорь Олегович Белошевский

а с другой, с собором Святой Девы Марии Нашете. Несколько людских потоков, идущих прямо с площади, сливались здесь воедино, что в теории могло обеспечить хоть какой-то заработок.

Глеб скинул рюкзак с плеч и приземлил его рядом с бордюром. Затем, он установил в свою кепку огромный блокнот, на одной из страниц которого, красным толстым маркером, была выведена размашистая надпись на итальянском языке, гласившая: “Осторожно. Русский Артист”. Тут же, недалеко от кепки, на земле, Глеб поставил маленькую экшен-камеру, чтобы та могла снимать общий план его выступления. Другой камерой, основной, что осталась в руках у нашего героя, было решено фиксировать крупные планы самого себя, и реакции прохожих на весь тот адский перформанс, что намечался впереди.

К работе всё было готово, но в теле Глеба до сих пор чувствовалась какая-то неуверенность, победить которую, путем логических рассуждений никак не выходило. Как оказалось, начать читать отрывки, так, вдруг, став посреди улицы, по которой толпами туда-сюда снуют люди, морально, не так-то просто. Кроме актерского и общечеловеческого позора, что свинцовым грузом лег на плечи Глеба, ещё он стал беспокоиться и за свой рюкзак с вещами, который, с бордюра, мог бы подхватить любой, проезжающий мимо, вор-велосипедист. И если моральные терзания нашему путешественнику было победить не так-то просто, то проблему с рюкзаком можно было легко ликвидировать, встав лицом одновременно и к людскому потоку, и к собственным вещам. Так, чтобы в случае внезапной опасности, можно было мгновенно среагировать, и подобно молодой пуме, одним прыжком обезвредить какого-нибудь потенциального злоумышленника, решившего поживиться чужим добром.

Когда стратегический вопрос безопасности рюкзака был решен, и прятаться уже было не за что, Глеб, отбросил в сторону все терзавшие его внутренние противоречия, и включился работу:

– Я обманывать себя не стану, залегла забота в сердце мглистом, отчего прослыл я шарлатаном, отчего, прослыл я скандалистом, – произнес он, стоя посреди улицы.

Как только Глеб попытался прочесть вслух свой первый актерский отрывок, то сразу обнаружил, что его просто, банально, не слышно. Из-за шума улицы, людской суеты, а главное, сковавшего нашего героя чувства неуверенности, диапазон громкости его голоса сузился до предельного минимума, если не сказать, что и вовсе, сошел на «нет».

– Когда-то, я был школьником, двоечником, авиамоделистом, списывал диктанты у Регины Мухалович, коллекционировал мелкие деньги, смущался, не пил!!! – проорал Глеб прямо в лицо, шарахнувшемуся от него в сторону прохожему.

Не смотря на все старания, люди по-прежнему не замечали нашего чтеца, и проходили мимо, никак не реагируя на его выступление. За своими плечами, Глеб, имел пусть и не долгий, но всё-таки опыт службы в одном из лучших театров Москвы, но выходить работать на сцену, и вступать на улице, как оказалось –два абсолютно разных занятия.

– «Конечно, волнение присутствует и там, и там, это, бесспорно,» – рассуждал про себя Глеб, – «А вот ощущение, что ты законченный идиот, который читает на русском языке стихи, прозу, и ещё Бог весть знает что, у меня только почему-то здесь, в стране, где всё поголовно говорят на итальянском языке, и где, даже международный английский язык, особой популярностью не пользуется.»

Избавиться от гнетущего ощущения тотального абсурда, как ни странно, нашему путешественнику помогло одно его театральное воспоминание. Оно то и дало возможность Глебу взглянуть на то, что происходило с ним сейчас, совершенно под иным углом.

– Быть или не быть, вот в чем вопрос, – произнес Глеб со сцены, стоя на небольшом помосте в свете софитов.

Недалеко от чтеца, на стуле, с задумчивым видом, сидел Альфред Григорьевич – режиссер театра, в котором Глеб когда-то имел честь служить актером. Именно служить, а не работать, так как в театре служат, подобно, как в кавалерии, где воинский устав предписывает достойно терпеть все тяготы и лишения.

– Достойно ли смиряться под ударами судьбы иль стоит оказать сопротивление, – продолжил Глеб чтение известного монолога.

Наблюдая за Глебом, Альфред Григорьевич задумчиво коснулся правой рукой своего подбородка, а затем, встал со стула и медленно заходил по сцене, подобно часовому маятнику, взад-вперед, взад-вперед. После этого действа, Глеб прекратил читать свой монолог и внимательно посмотрел на режиссера, ожидая от того новых инструкций.

– Продолжайте, продолжайте, голубчик, – предложил Альфред Григоьевич своему актеру.

Глеб продолжил свое выступление, правда, заметно при этом потеряв энтузиазм к прочтению Шексира:

– И в смертной схватке с целым морем бед, – сказал Глеб, – покончить с ними, умереть, за…

– Стоп, стоп, стоп, голубчик, – остановил его Альфред Григорьевич.

Глеб внимательно посмотрел на режиссера, который, не снимая своей маски таинственной задумчивости, после недолгой паузы, произнес:

– А давайте попробуем, значит так, – сказал Альфред Григорьевич, – Будем читать, и приседать. Хорошо, голубчик?

– Зачем приседать? – удивленно спросил Глеб.

– Так нужно голубчик, нужно, – ответил режиссер, – Приседайте. Мне важно увидеть.

– Это, что-то значит, какой-то образ? – спросил Глеб.

– Да, вы правы, – ответил режиссер, и, заложив руки за спину, снова зашагал по сцене тихонько приговаривая себе под нос, – Это что-то значит…это да…

– Не понял? – сказал Глеб, – Мне, по-актерски, что делать сейчас?

Альфред Григорьевич остановился, затем медленно развернулся к Глебу, посмевшему усомнится в его художественном замысле, и резко выпалил:

– Приседайте!!! – сурово приказал режиссер, а затем, значительно смягчившись в голосе, уже по-отцовски, добавил, – Я же говорю, читайте монолог и приседайте. Что тут непонятного?

Глеб начал приседать.

– Быть или не быть, – сказал Глеб, приседая, – Вот в чем вопрос…

– Стоп, стоп, стоп, – остановил его Альфред Григорьевич.

 Глеб прекратил приседать, и, выпрямившись во весь рост, посмотрел на режиссера.

– А давайте, голубчик, вы будете приседать на одной ноге, – предложил маэстро.

– Как это на одной? -удивился Глеб.

– Да, так, на одной, – сказал Альфред Григорьевич, – Пистолетик сможете сделать, голубчик?

– Какой ещё пистолетик? – непонимающе переспросил Глеб.

– Самый обыкновенный пистолетик, – ответил режиссер.

– В смысле? – ещё раз спросил Глеб.

– Ну, пистолетик, что тут непонятного, – ответил Альфред Григорьевич, и затем, крехтя, принялся опускаться на одну из своих ног, – Садишься вот так, значит, а вторая нога, она прямо, руки при этом в стороны, и раз, оп…

Глеб внимательно пронаблюдал за тем, как Альфред Григорьевич, несмотря на свой уже достаточно преклонный возраст, ловко продемонстрировал ему упражнение под названием «пистолетик», а затем, спросил:

– Альфред Григорьевич, – сказал Глеб, – При всем уважении к Вам, я могу вообще хоть без ног, на руках, попробовать присесть, если вы мне, наконец, объясните, зачем Тригорину в Чайке, нужен монолог Гамлета? Ну, я искренне не понимаю.

После той злополучной репетиции с Альфредом Григорьевичем Ольшанским, из театра Глеб не ушел, но начал искать для себя другие способы