Индия. 33 незабываемые встречи - Ростислав Рыбаков

Ганди говорит как на антиправительственной сходке. И то, что он делает это открыто и бесстрашно, стоя рядом с всесильными чужеземцами, за каждым из которых вся полнота власти, весь административный аппарат, карательные органы, армия, весь чудовищный капитал гигантской империи, словом, за которыми безграничная, казалось бы, сила, – это делает его выступление очищающим актом освобождения каждого из присутствующих индийцев от страха и приниженности. Эти худенькие черноволосые мальчики чуть ли не физически ощущают радость свободы.

Так ли уж прав Ганди, обрушиваясь на английский язык? Ведь это язык, объединяющий всю интеллигенцию страны, преодолевающий языковые барьеры субконтинента. Это язык, позволяющий общаться со всем миром.

Однако, Ганди не случайно отвлекся и заговорил о языке. Языковая проблема это как бы дверь, через которую он выводит своих слушателей к самому главному, о чем надо им сказать, к мысли о свободной Индии. Но мало указать этим юношам идеал, нужно хоть в двух-трех словах обрисовать им, какой видится ему свободная Индия. И Ганди говорит: «Предположим, что в течение последних пятидесяти лет мы получали бы образование на своих родных языках, чего бы мы достигли сегодня? Индия была бы свободна, у нас были бы свои образованные люди, не чувствующие себя иностранцами на родной земле, а кровью связанные со своим народом; они работали бы среди беднейших из бедных и все, чего они достигли бы за эти пятьдесят лет, принадлежало бы всей нации».

Здесь не случайно каждое слово. Это не сожаление о несостоявшемся прошлом, это программа их будущей жизни, сжатая до предела и доступная каждому – и студенты встречают ее бурными аплодисментами.

Ганди переходит прямо к вопросу о самоуправлении Индии. Он говорит о политических партиях, о Конгрессе и Мусульманской Лиге, он не сомневается, что они выполнят свой долг. Но ему важно показать этим мальчикам, что они не могут, не должны играть роль сторонних наблюдателей, их долг всеми силами включиться в нелегкую борьбу за свободу: «Я должен честно признаться, что я не столько заинтересован в том, что они (политические партии – Р.Р.) могут сделать, как в том, что собираются делать студенты или народ. Никакие постановления на бумаге никогда не дадут нам самоуправления. Никакие речи не сделают нас способными к самоуправлению. Только наши собственные действия сделают нас способными к самоуправлению». И вновь молодежь разражается овацией.

Это как будто уже не те люди, что тихо и чинно слушали в течение двух дней велеречивых ораторов. Встревожено покачивает седой головой Анни Безант, перешептываются разукрашенные как павлины махараджи, недоуменно бесстрастны шокированные англичане. Зал уже не видит их, все внимание Ганди, все сердца отданы этому немолодому человеку в крестьянской одежде.

И тут (ах, как характерно это для Ганди) он внезапно выливает на слушателей ушат холодной воды. Он заставляет их критически посмотреть на самих себя и шире – на любимую страну.

Он заговорил о городе, лежащем за стенами Колледжа, о священном Бенаресе, о грязи дорог, ведущих к храмам, о кривых и узких улицах. «Если даже наши храмы мы не можем сделать просторными и чистыми, то каким же будет наше самоуправление? Станут ли наши храмы воплощением святости, чистоты и мира, когда англичане удалятся из Индии совсем – по доброй воле или по принуждению?». Эти вопросы, эти мысли вслух задели всех слушателей – индийцам не понравилось, что Ганди в присутствии англичан не постеснялся открыто говорить о том, что города их страны это «смердящие логова», а англичан потрясли как бы мельком брошенные слова об их неминуемом уходе, да еще «по принуждению». Но Ганди сказал еще далеко не все.

Какое-то время он развивал свою мысль о физической нечистоплотности. Богатый опыт прошедшего года пригодился ему сейчас: «Я часто езжу по железным дорогам. Я вижу трудности, с которыми сталкиваются пассажиры третьего класса. Но ни в коем случае нельзя во всем винить железнодорожную администрацию. Мы понятия не имеем об элементарных правилах гигиены. Мы плюем на пол вагона, не думая о том, что он нередко служит нам местом для спанья. Нас не волнует наше поведение в поездах, результат же – неописуемая грязь в купе».

В зале нарастал шум, кто-то что-то выкрикивал, студенты спорили друг с другом Они пытались уразуметь, какая связь между плевками на полу и тем светлым видением свободной Индии, которым так увлек их уже этот странный, ни на кого не похожий человек Ганди между тем продолжал, связывая воедино все свои мысли и не давая возбужденным слушателям повода думать, что эти его наблюдения их не касаются. «Пассажиры так называемых высших классов внушают благоговейный страх своим менее счастливым собратьям. Среди них немало и студентов. И они ведут себя иной раз нисколько не лучше. Они говорят по-английски, носят норфолькскую куртку с поясом и поэтому считают себя вправе врываться в вагоны и занимать сидячие места…. Разумеется, все это мы обязаны упорядочить в своем движении к самоуправлению».

Председательствующий, усатый пожилой махараджа Дарбханга, увенчанный за заслуги перед британской короной титулом баронета, встревожено советовался с наклонившимися к нему устроителями церемонии. Если бы он мог знать в этот момент, о чем через секунду заговорит Ганди!

А Ганди повернулся к возмущенно гудевшей сцене – вчера и сегодня, сказал он, здесь много говорили о нищете Индии, но что мы видели на открытии этой церемонии? Необычайную роскошь, выставку драгоценностей, которая порадовала бы крупнейших ювелиров Парижа. Когда бы ни приходилось мне слышать о величественных дворцах, возводимых в наших городах, будь то в Британской Индии или в княжествах, я думаю об одном – вот куда уходят деньги наших крестьян. Я сравниваю, продолжал он, перекрывая поднявшийся страшный шум, миллионы бедняков Индии с утопающими в роскоши титулованными особами и мне хочется крикнуть этим титулованным особам – нет для Индии спасения, пока вы не сорвете с себя эти драгоценности, вы не более как хранители их, а принадлежат они вашим соотечественникам!

На сцене поднялся неописуемый хаос. Махараджи и махарани стали торопливо, толкаясь в дверях, покидать зал. Председатель, недавно истративший 160 000 фунтов стерлингов на строительство очередного дворца, выскочил первым. Студенты, вновь зачарованные Ганди, аплодировали стоя.

Но Ганди еще не закончил свой дебют. Он обращался теперь к тем, кого так блистательно игнорировал все это время. Глядя прямо в прищуренные холодные глаза англичан, он заговорил во внезапно установившейся тишине замолчавшего зала о том, о чем никто еще не осмеливался говорить вслух Зачем, спросил он, по всему Бенаресу на пути следования вице-короля были расставлены агенты полиции? Откуда такое недоверие, откуда этот страх? И уж не лучше ли было бы лорду Хардингу, вице-королю Индии, даже умереть, чем влачить существование живого трупа?

И вновь повернулся к напряженно слушающей аудитории. И снова как бы пригласил их заглянуть в зеркало: «Мы можем волноваться, раздражаться, негодовать, но не будем все же забывать, что Индия теперь в своем нетерпении породила целую армию анархистов». «Я уважаю их за мужественную готовность умереть за Родину; но я спрашиваю: разве убийство благородно? Разве кинжал убийцы годится быть причиной благородной смерти? Я отрицаю это. Ни в одной священной книге вы не найдете оправдания таким методам». Он неожиданно улыбнулся: «Я сам анархист, правда, иного порядка».