За мертвой чертой - Александр Кучаев

Вслед за коммерсантами и предпринимателями покатили возы с городскими депутатами. Один, за ним второй, третий… Двадцать один «народный» избранник – весь состав городского парламента, все до единого ворьё и жульё, они же директора заводов и крупнейшие торговцы, содержавшие своих работников в чёрном теле. Да любой из угодивших на возы норовил подгрести к себе побольше за счёт городской казны и других источников, таивших в себе деньгу!

Чтобы никто не сомневался, что это именно так, прямо в воздухе, над головами злоумышленников витали огненные всполохи, соединявшиеся в слова и целые картинные панорамы и рассказывавшие, как, когда, при каких делах и сколько украл, похитил тот или иной из «царей природы», представленных на всеобщее обозрение и поругание.

На всем протяжении обоза вдоль дороги стояли многочисленные плетёнки с огромными тухлыми яйцами и яркими надписями: «Каждый, кто без греха, волен бросить в преступников любое количество этих метательных снарядов».

Немало нашлось сорвиголов, с большим воодушевлением принявшихся хватать испорченные яичища и закидывать ими «мучеников», облепленных перьями. И опять-таки немало произошло и весьма точных попаданий: кому в ухо, кому промеж глаз, кому прямо в рот или нос. Хрупкие снаряды, конечно же, разбивались, покрывая физиономии «страдальцев» мерзопакостным фурфуролом и тем самым оживляя новыми элементами и без того красочную картину.

Но кучера, сидевшие на передках телег, не дремали и довольно быстро остужали энтузиазм новоявленных башибузуков. Едва заметный взмах рукой с зажатым кнутовищем, и кончик кнута со свистом обвивался вокруг ног смельчака. Лёгкий подёрг, и метатель «снарядов» летел наземь. Пока он успевал подняться, дать ходу и скрыться в толпе, его ещё не менее пяти-шести раз опоясывали кнутом.

– Ясно же написано, – кричали возничие, – бросать снаряды должен только тот, кто без греха! А ты!.. Тебе, тебе говорят, щербатому; обрюхатил свою девушку, а потом бросил её. На, ещё получи, ещё, ещё! Вот тебе! Теперь вали отсюда, недоносок! И не попадайся нам больше на дороге, а то шкуру с живого спустим!

– Смотри-ка, Иона, вон ещё зараза замахивается! Ну-тка я его кнутом, а ну поперёк спины! О-о, Иона, как ловко добавил! Молодец, в два кнута на что лучше. Что, горячо? Это тебе не из бабкиной пенсии на прогул таскать!

– Теперь вон ту гадницу, змею подколодную, что ребёночка своего в роддоме оставила. Ишь ты, яйцо ухватила, бросить хочет, праведница нашлась! Давай, ребята, катай её! Со всех сторон, подлую! По заднице, по заднице ей да промеж ног, чтобы и думать забыла о мужичьем племени!

Как и в случае ухода под воду «Нирваны», я стоял в возбуждённой толпе, иногда с трудом протискиваясь, чтобы переместиться на другую позицию, более выгодную для наблюдения.

Телеги же катились и катились своим чередом. За депутатским корпусом во главе с председателем думы проследовали несколько десятков высших представителей медицины и народного образования, неведомо как затесавшихся сюда. Хотя нет, почему же неведомо! Вон они – всполохи выше! Всё, всё рассказывают, как было, как обкладывали поборами пациентов и родителей учеников, как крали государственные средства.

Оп-ля! А вот и бывший мэр Федотов, за ним начальник милиции Тюрин, дальше главный прокурор, ещё дальше председатель городского суда, начальник налоговой инспекции Рябишкин, лидер профсоюза, независимого от трудящихся, долгими годами блокировавший их борьбу за свои права, известный негодяй Саков и… Дальше было пока не разглядеть. Ага, вот подъехали и те, которые были следующими, и стало хорошо видно и их. Знакомые, знакомые всё лица! Все самые главные начальники, от которых зависел уровень жизни и развитие Ольмаполя. В отличие от предшественников, эти, начиная с Федотова, не стояли в клетках, обваленные в перьях, а содержались в больших чанах, наполненных отходами человеческой и собачьей жизнедеятельности.

Вонь от чанов исходила нестерпимая, и даже на достаточно далёком расстоянии, в нескольких метрах, почти невозможно было дышать. Что испытывали люди, находившиеся непосредственно в поганых ёмкостях, невозможно было представить. Рядом с каждой из них стоял один из числа всё той же черномазой гвардии, что была и на первых возах. Они курили трубки, весело скалили зубы и приговаривали, что крепкий табачок отбивает каждый запашок.

Чуть ли не ежеминутно, то один, то другой из них взмахивали гибким прутом достаточной толщины и со свистом рассекали им воздух над самым обрезом чана. И каждый раз человек, стоявший по горло в мерзопакостной жидкости, вынужден был нырять в неё во избежание удара. Менее вёрткие, получив хлобыстину, погружались на заметно более длительное время.

Толпа, прежде хохотавшая, на какое-то время умолкла при виде столь гнусного отталкивающего зрелища. Немало было и тех, которые смущённо опускали голову. С чанами, пожалуй, происходил явный перебор, несовместимый с общепринятой моралью.

Наконец, установившуюся было тишину взорвал чей-то истошный вопль, и тут же со всех сторон пошли, покатились гулом возмущённые голоса, протестовавшие против такой жестокости.

– Прекратите, что вы делаете! – вырывалось из общего перегуда. – Так нельзя! Кто организовал это стыдобище? Пусть выйдет, покажется и объяснится.

– Что «пусть объяснится»? Самого его, негодяя этакого, в подобной гадости надо искупать!

В какой-то момент люди готовы были смириться с повсеместным начальническим воровством и своей нищетой, лишь бы не быть свидетелями расправы, унижающей человеческое достоинство.

Меня лично поразил эпизод, связанный с одним чиновником по фамилии Артюшин, возглавлявшим Комитет по внедрению изобретений. Будучи в перьях, он непрестанно плакал и безуспешно пытался спрятаться от тьмы любопытных взоров.

– Я же ничего не украл, ничего! – восклицал он, продолжая рыдать и заслоняя лицо ладонями. – За что меня так, за что, я же честный человек!

На мгновение закралась жалость. Но в воздухе, над самой головой чиновника, словно послание свыше, витало оповещение, как по прихоти этого субъекта, из-за его неверия в возможности местных придумщиков, из года в год отклонялись разные изобретения, и тем самым наносился ущерб, сопоставимый с воровством в особо крупных размерах.

Жалость исчезла. Что стало с людьми, которые, возможно, положили на новации большую часть жизни? Спились от невозможности протолкнуться и исполнить свои мечты? Или покончили жизнь самоубийством, потому что из-за нищеты их бросили жёны и развалились семьи? Вот кого бы пожалеть, людей, погубленных беспросветной российской волокитой!

И всё-таки кавалькаде с фигурантами в перьях и купающимися в ночном золоте наступил конец. Она продвинулась по площади, влилась в выходящую из неё главную улицу, затем сделала ещё один поворот… И всё вдоль плотных рядов простого народа, тысячекратно обворованного и обманутого.

Сделав круг по Ольмаполю, подводы с казнокрадами, коррупционерами и прочими ворами и лихоимцами вернулись в исходную точку, то есть в гараж здания мэрии. Как они там помещались, кто их собрал, откуда взялось столько удальцов на козлах повозок и возле чанов и где удалось раздобыть сами чаны, мне было неведомо. Я потом спрашивал у моего амиго, но он только посмеивался и отвечал, мол, так ли уж это важно знать.