Моя бабушка - Лермонтов - Маша Трауб

Ей в помощь бабушка назначила младшего корреспондента Романа. Тот немедленно влюбился в свою подопечную и слова ей поперек сказать не мог. Все статьи писал за маму Роман. Бабушка, конечно, все знала, но не оставляла надежд пробудить в дочери творческую жилку.

– Поедешь в соседнее село. Там коровник. Дают такие показатели по дойке, что об этом нельзя не написать. Передовики производства. Уникальная технология. Напишешь заметку, – объявила бабушка маме.

– Я не хочу к коровам, – сказала мама.

– Ты репортер. Мало ли куда ты хочешь ехать, а куда не хочешь. Надо. Без репортажа не возвращайся.

– Роман со мной поедет?

– Да, он поедет с тобой. Но только потому, что речь идет о важном материале. Статью напишешь ты, а не Роман, и текст должен лежать у меня на столе утром. И учти, я знаю, как пишет Роман. Он будет тебя контролировать, но не вмешиваться.

Мама не стала напоминать бабушке о том, что у нее в жизни было только два страха – она панически боялась гусей и коров. С возрастом появился еще один – высоты. Наша московская квартира находилась на восьмом этаже, и мама никогда близко к окну не подходила. Если надо было задернуть занавески, она всегда просила меня. Помыть окна даже с внутренней стороны для нее казалось немыслимым испытанием, их тоже мыла я. Отчего-то мама не боялась, что ребенок может вывалиться. Я совершенно не боялась высоты – и мне нравилось мыть окна. Два раза в год – весной и осенью – под нашими окнами собиралась толпа народу и соседи начинали звонить в милицию, сообщая, что маленькая девочка стоит в раскрытом настежь окне. После очередного милицейского рейда мама все-таки додумалась просить мыть окна или соседок, или «службу быта».

Откуда у нее появилась последняя фобия, я не знаю до сих пор, зато про гусей и коров мама мне рассказывала. У бабушки жил гусь Руслан (ей нравилось это имя. Я застала кота Руслана, петуха Руслана и козла Руслана, правда, не нашего, а соседского. Но поскольку он пасся у нас в огороде, то считался вроде как общим). Как считалось общим и персиковое дерево, которое росло на соседском участке, но главной своей веткой, на которой вызревали лучшие плоды, клонилось в нашу сторону.

Так вот, любимый бабушкин гусь Руслан жил во дворе редакции. Поначалу он жил в нашем дворе, но не нашел общего языка с козлом, тоже Русланом. Те друг друга терпеть не могли безо всякой на то причины. Старались вообще не встречаться на одной дороге и в одном огороде. А если встречались – начинался скандал. Гусь орал до хрипоты, козел блеял так, что закладывало уши. Они не дрались, просто стояли и орали. Поэтому бабушка перевела гуся в редакцию. Какую он приносил пользу, никто не знал. Но он прекрасно себя чувствовал. Бабушка ласково звала его Русик (впрочем, как и кота, и петуха, и козла), кормила, поила, и тот даже позволял погладить себя по крылу. Опять же было удивительно, что гусь «ничего не делал», а в селе все животные должны были отрабатывать свою похлебку с накрошенным хлебом и уж тем более дорогой и дефицитный комбикорм и пшенную кашу, которой кормили маленьких детей, цыплят, утят и других ценных членов семьи.

Петухи, которые не исполняли свой долг, отправлялись на бульон. Куры, которые не несли яйца, отправлялись туда же. Козы, коровы, бараны, которые не отрабатывали свой корм, отправлялись в «кафэ» Альбины на задний двор, где их резал однорукий фотограф Алик.

При чем здесь фотограф? И почему однорукий? Алик потерял руку в аварии. До аварии он был мясником, профессионально резал бычков, баранов. Жарил мясо. После потери руки Алик не мог понять, как жить дальше. Потеря руки его волновала меньше, чем потеря смысла жизни. Он не знал, как жить дальше в глобальном смысле слова. Больше всего его угнетало то, что та авария была совсем странной – дорогу он знал как свои пять пальцев, был трезв как стекло, ехал аккуратно. И почему так? Алик спрашивал у себя, почему он потерял руку, зачем потерял руку и что это значит? Поскольку никто в селе дать ответ на этот вопрос не мог, да и не задавался никто философскими вопросами, Алик в поисках истины добрел до редакции и задал сакраментальные вопросы: «Что делать?» и «Кто виноват?» моей бабушке, женщине образованной, тонко чувствующей и странной. Бабушке в тот момент было совершенно плевать на психологию, философию и прочие душевные страдания. Ей не давала покоя одна проблема – в редакции отсутствовал фотограф-репортер. И бабушка с ног сбилась в поисках какого-нибудь молодого парня, который бы умел снимать комбайны, уборку урожая, разрушенный дом в селе, лица, движения, пейзажи, реки, детей, делал бы случайные зарисовки из жизни обычных сельских жителей.

Официальный фотограф в селе, конечно, был. И фотоателье имелось. Руководил им бессменный и главный фотомастер села, уважаемый Альберт Асланбекович. Дядя Бети, как его все называли, считал, что снимать можно только очень нарядных детей и очень нарядных родителей, которые стоят смирно, держат позу, не улыбаются и всем своим видом выражают кавказское достоинство. К дяде Бети приходили сняться для семейного торжественного портрета, который бы занял достойное место в рамочке на стене спальни. Часто он фотографировал молодых девушек, чтобы потом этот портрет матери, тетушки, бабушки и прочие сватьи показывали на торжествах и восхваляли неземную красоту потенциальной невесты. Дядя Бети работал долго и тщательно – младенцы успевали сто раз поплакать, женщины уже не делали достойный вид, они едва на ногах держались, мужчины так усаживались в кресло, что казалось – никакая сила их с места не сдвинет. После съемки портрет, с точки зрения мастера, требовал доработки. В некоторых случаях это имело смысл. Дядя Бети вооружался красками и кисточками и «дорисовывал» губы женщинам, убирал «лишнюю» бровь над переносицей, делал младенцев упитаннее, дорисовывая складочки и ямочки на щеках, а мужчинам придавал отсутствующую солидность. Кому надо – морщины пририсовывал, кому не надо – убирал. У меня сохранился портрет моей мамы руки дяди Бети – мама там точная копия актрисы Натальи Варлей и на себя не похожа совершенно. Но красивая. С шеей, губами, бровями, глазами. Если дяде Бети не нравилась прическа, он мог и косы женщине пририсовать, и лысину мужчине закрасить. На фотографии у моей мамы волосы до плеч, пририсованные дядей Бети. И такой гордый и одновременно покорный взгляд, что я не знаю, как он добился такого эффекта.

Однажды он пририсовал косы Варжетхан. Бабушка настояла на этой съемке. Ей хотелось написать материал про свою подругу. Знахарка всегда ходила в платке. Но бабушка уговорила ее сняться без платка.

– Все в платке, зачем ты в платке будешь? – горячилась бабушка. – Я хочу твой натуральный портрет!

И Варжетхан сняла платок, под которым у нее обнаружился короткий седой ежик.

– Какая ты красивая, – восхитилась бабушка, – зачем ты платок носишь?

Бабушка была уверена, что портрет Варжетхан займет достойное центральное место на газетной полосе. Когда она получила фотографию, то ее чуть кондратий не хватил. Дядя Бети мало того, что выкрасил волосы Варжетхан в иссиня-черный цвет, так еще и косы ей приделал. Широкие такие густые косы ниже пояса. Бабушка начала хохотать. Еще дядя Бети убрал у Варжетхан усы, по которым ее мог опознать даже младенец. С фотографии на бабушку смотрела женщина с косами, с гладким лицом без единой морщинки. Дядя Бети даже заретушировал знаменитую родинку на щеке гадалки, из которой во все стороны торчали волосы. И эта родинка тоже считалась ее отличительным признаком, характерной чертой, которой отмечаются только знахарки и гадалки. Я, кстати, очень боялась этой родинки, похожей на паука, и вообще старалась глаз не поднимать, когда разговаривала с бабушкиной подругой. Те же ощущения испытывали и клиентки знахарки. Они впадали в ступор, глядя на усатую женщину со здоровенной волосатой родинкой во всю щеку.