Скверные истории Пети Камнева - Николай Климонтович

В течение первых пяти дней благодаря Петиной деятельности мы обзавелись нехитрого устройства деревенским хозяйством: Петя приладил умывальник в сенях, сколотил по всему периметру комнаты топчаны из поструганных им же досок, он провел свет и даже обтянул три окошка избенки марлей и повесил ситцевые занавески на резинках. В десятилитровом эмалированном ведре Петя поставил брагу с изюмом, а ведро устроил у печки-голландки, в теплом месте. У одной крестьянской семьи – местной знати, так сказать, потому что жена была и звеньевой, и заведующей местным магазинчиком, а ее муж совхозным электриком, общественным инспектором рыбнадзора и главным браконьером, разумеется, а также бригадиром над теми самыми бычками – мы покупали молоко, яйца, творог, картошку, а иногда и свежую рыбу. А в ее магазине – водку, папиросы и макароны.

Не впервые я видел, как люди, никогда не работавшие руками, приобретя, скажем, дачу, становятся настоящими ударниками, да что там – маньяками всяческого благоустройства. Но, надо отдать должное Пете, ни с какими просьбами он ко мне не обращался, разве что подержать вот так или подстраховать , когда он что-то там прибивал на потолке. Поэтому в первые дни я был за добытчика и повара. Но поскольку Петя колготился с раннего утра до глубоких сумерек, я не мог сидеть в стороне, сложа руки. Или в одиночестве гулять по окрестностям, к чему он меня призывал. Во дворе я наткнулся на обрезки бруса и, пользуясь Петиным верстаком, освоил рубанок и сколотил для него рабочее кресло, удивляясь тому, что оказался столь памятливым на стародавние школьные уроки столярного дела. Короче, мы более или менее обжились, но так ни разу и не вышли из дома, не считая походов в деревенское сельпо по единственной деревенской улице, залитой жидкой грязью.

Дело дошло до бани. Как и сама изба, Петина баня со стороны гляделась древней, вросшей в землю по кривое оконце развалиной. Очень неказистая на вид, внутри, однако, она выглядела прилично: в печь, топившуюся по-черному, оказался вделан замечательный чугунный котел – совершенно целый, был ровный пол из хорошо отструганных досок, бревна пригнаны без единой щелки и хороший потолок. Но когда баня была отмыта, оказалось, что у нас нет веников, а париться без веников, сами понимаете, никак нельзя, тем более что и брага, призванная заменить отсутствующее в деревне пиво, уже подходила.

В сапогах и плащах, прихватив топорик, мы отправились в лес, который стоял прямо за бычками , как мы приладились выражаться. Петин плащ в отличие от моего, утлого и городского, был рыбацкий, широкий и длинный, из тонкого брезента, его Петя ухватил в Селижарово, в магазинчике хозяйственных принадлежностей. Сейчас он прихватил даже корзинку на тот случай, если нам попадутся сморчки или строчки – особенностей и времени их произрастания ни один из нас не знал. Но, уже оказавшись в лесу, оба испытали неприятное чувство. И даже ко всему готовый Петя был, казалось, разочарован. Какие там грибы: я никогда не видел такого мертвого леса, хотя он отнюдь не состоял из одного бурелома. В нем была какая-то зловещая выморочность. Уже в двух шагах от опушки затхло пахло разложением, гнилым деревом и перепревшей листвой. Все пни были в плесени, на густо разросшихся папоротниках висели клоки паутины. Мы с трудом нашли пару молодых березок, но и на них листва была будто пожухлой. Впрочем, когда мы вернулись в деревню, наш пятидесятилетний сосед Витька с единственным, но зато стальным зубом во рту, живший бобылем в доме напротив и вечно попрошайничавший у сердобольного Пети, который говорил, что главное в нашем партизанском деле – контакт с населением, уже поджидал нас на завалинке в видах опохмелиться и сказал:

– Не, робята, наши в тот лес не ходимши…

– А куда ж?

– Да вот по-за речкою. Там добрый лес. Только туда лодка надобна – Бойню переплыть.

По-за речкою означало, что добрый лес находится на другом берегу широкого озерного залива, к которому спускалась деревенская улица и который жители и называли Бойней – откуда пошло такое название, никто сказать не мог. И Петя загорелся идеей нанять у кого-нибудь из деревенских лодку.

Назавтра была суббота, назначенная Петей сообразно его представлениям о народной жизни банным днем, – наверное, в юности он начитался книжек вроде Домашняя жизнь и нравы великорусского народа. С утра вдруг впервые выглянуло слабое северное солнце, и день действительно показался праздничным. Мы натаскали из колодца воды и принялись топить баню. Поскольку дело это долгое, то мы стали дегустировать брагу, и Петя, никогда никакую брагу не делавший, нашел, что она еще не совсем поспела . Трудно сказать, как это ему пришло в голову, но, поскольку печь в доме мы затапливали только к вечеру, Петя решил, что хорошо бы выставить ведро на солнышко – греться до полного созревания. А самим тем временем отправиться в магазин. Потому что именно сегодня был единственный день на неделе, когда в магазин привозили хлеб.

Мы стали свидетелями своеобразного обряда. С утра все бабы деревни сходились на пятачке перед магазином, как бывало, наверное, некогда по воскресеньям возле деревенской церкви перед дневной службой. Они негромко переговаривались, делясь телевизионными новостями и содержанием писем, полученных от детей, давно разлетевшихся по городам. Где-то к полудню прошел шепот, мол, едет. Марья, так звали продавщицу, с помощью мужа вынесла из магазина и расстелила на траве большой кусок брезента. И на этот брезент шофер хлебовозки, по фары перепачканной в грязи, под счет Марьи стал выгружать буханки серого хлеба. Когда с разгрузкой было закончено, продавщица подписала накладные, и шофер уехал. Началась торговля, более похожая на раздачу. Бабы по очереди подходили к продавщице, совали ей мятые денежки, которые та складывала в передний карман белого фартука, разворачивали глубокие мешки из рогожи, в какие собирают картошку, и каждой отпускалось ровно по двенадцать буханок. Конечно же, этот дурной серый хлеб не столько ели сами, сколько кормили им скотину. Мы с Петей оказались последними, и были основания волноваться, что нам не достанется ничего. Но Марья милостиво отпустила нам по буханке на нос.

Когда мы вернулись со своими буханками, вокруг нашего дома толпились, держась за бока, все, наверное, мужики деревни. И среди них один Витек стоял со скорбной миной на лице. Явственно пахло дрожжами. Ограда, которую мы так старательно возводили, была проломана, а во дворе валялось перевернутое ведро из-под браги. Ясное дело, быков привлек запах нашего пойла, и они рванули выпить за наше здоровье.

– Пидарасы проклятые, – только и сказал Петя. Имея в виду бычков, конечно, а не потешающихся над нами мужиков.

Что ж, попарившись, мы решили напиться чаю с водкой, сидя перед открытым настежь окошком, в котором виднелся широкий луг с брошенным осевшим на бок сараем, а дальше темная полоса кустов, за которыми угадывалась вода. И над этой картиной понемногу наливался цвета красного чая закат. И Петя, чуть охмелевший, вдруг предложил: давай-ка завтра не будем работать, а отправимся на озеро. О лодке я побеспокоюсь , сказал он. И прибавил: в конце концов, воскресенье – это наш православный шаббат. Знать бы мне, чем кончится эта экспедиция… Что ж, это был хороший вечер. Мягкая дремота охватила нас после ужина, но спать было жаль. И Петя впервые поведал мне историю своего развода со второй женой, всегда казавшегося мне очень неожиданным и странным. Потому что в свою бывшую жену, как рассказывала мне Лиза, Петя был истово, до бреда, до болезни влюблен, это даже со стороны, говорила она, было очень видно. Я позже приведу эту его историю, а пока, чтобы покончить с этим нашим путешествием, расскажу, чем дело кончилось – очень неожиданно и даже несколько обидно для меня.