Скверные истории Пети Камнева - Николай Климонтович

Это предприятие отдыха представляло собой ряды железных бочек, прижатых одна к другой и стоявших под соснами. В каждой было по две кровати. В первые два дня у них за стенкой кто-то неутомимо трахался, смачно, со стонами. Когда Петя, перебравшись в постель Мяйле, наконец впервые вошел в нее, она, после того как он отвалился на спину, сказала, что да, она была уже не девушка, у нее был парень на третьем курсе, но, познакомившись с Петей, Мяйле с ним порвала. Пете на все эти гинекологические подробности после истории с мнимой девственностью Альбины Посторонних было решительно наплевать. Нет, он не был таким простаком, чтобы вообще не верить женщинам , но полагал, что в некоторых сферах от них трудно ждать искренности. И сказал в ответ, что предлагает ей пожениться.

Потом он рассказывал, что решительно не помнит, зачем он это сказал и с какой целью потом на Мяйле женился. Может быть, на него подействовала экспедиционная жизнь и ее нежные письма, и после полки в тесной душной каюте с иллюминатором, который нельзя было открывать, и спального мешка, в котором можно было вечером обнаружить скорпиона или тарантула, после раскалившейся за день брезентовой палатки Пете захотелось отведать супружеских перин , его выражение. Кроме того, Мяйле была очень красивая женщина. Но нет, это было бы слишком просто. Скорее, при всей своей энергии, Петя все-таки был измотан и мечтал перевести дух. Возможно, подсознательно он тяготился и своим социальным изгойством, беготней от армии и милиции, и в нем проснулось чувство самосохранения.

Действительно, как это ни странно, когда Петя женился, все как-то улеглось и сложилось. Хоть и ненадолго – к спокойной семейной жизни Петя оказался совершенно не готов. Но тогда, получив согласие, Петя вернулся в Москву, где в одноименном универмаге продавец вынес ему из-за кулис отдела мужского платья вполне приличный итальянский темно-коричневый костюм-тройку, правда, с искрой. У Пети это был первый в жизни парадный костюм, и он без сожаления переплатил продавцу сорок рублей, которые тот потребовал, поскольку костюм якобы был уже отложен . Венчаться Мяйле не позволили родители, потому что отец устроил ее экономистом в закрытый институт, и если бы там о венчании узнали – Вильнюс маленький город, – ее бы выгнали. Петя не огорчился, потому что венчаться в костеле он все равно не стал бы, хотя ему так нравились звуки органа.

Медовый месяц молодые провели в Кишиневе, где так хорошо дышится осенью: в специальной партийной гостинице им зафрахтовал номер один из молдавских аспирантов Петиного отца. Они ели жаренные по-парижски каштаны, запивая местным совиньоном . После любви в номере они шатались по каса марам , поглощая жаренное на гратаре мясо по несколько порций в день на каждого. Они ходили в местный театр оперы и балета слушать молдавскую приму Биешу, а также на Лебединое озеро . Биешу пела отменно, но с балетом не ладилось: кордебалет, казалось, думал не о танце, а как бы не упасть. Если в этом городе так же было и в пушкинские времена , вспоминал потом благодарный Петя, то трудно понять, отчего Кишинев тогда служил местом ссылки.

Впрочем, с этим городом у Пети навсегда оказалось связано одно неприятное воспоминание: молодая жена стала к месту и не к месту повторять ты слишком много пьешь . Потом выяснилось, что ее папаша некогда здорово зашибал, лежал в клинике, зашивался, опять развязывал и угомонился лишь когда ему сказали, что он так и останется капитаном. Он завязал, дослужился до подполковника, но жена-грузинка, нынешняя теща Пети, этого никогда так и не смогла забыть: грузинские мужчины никогда не страдают славянским недугом, называемым запой. Возможно, она и давала дочери уроки бдительности по этой части. А ведь я пил только вино , вспоминал потом Петя обиженно. Что не помешало Пете, когда им устроили экскурсию в винные подвалы, налакаться-таки сухим хересом вдрызг, что, впрочем, и входило в программу принимающей стороны.

Поздней осенью Петя увозил жену в Москву. Теща провожала их в Вильнюсе на вокзале. Перед этим Петя выпил в компании непьющего тестя две поллитровки под тещины сациви с орехами и драники со сметаной, пришел в разудалое настроение и в последний момент выскочил из вагона на перрон, встал рядом со своей новой мамой и принялся махать рукой медленно уплывающей от него молодой жене, как бы ее провожая. После этой веселой шутки теща бурно разрыдалась, будто предвидя незавидную участь своей дочери в далекой и чужой столице. Что ж, материнское сердце не обманешь. Но Петя в последний момент вскочил-таки на подножку, после чего отправился в вагон-ресторан, выпил еще грамм триста водки, а ночью упал в проход с верхней полки, не получив ни единой царапины, хотя трезвый человек при таком падении свернул бы, наверное, себе шею. В Москве он продолжал пить и гулять, не изменяя своим холостяцким привычкам. Бедная Мяйле тихо жила в чужом доме, с ней были приветливы, она чувствовала – притворно. Впрочем, иногда Петя гордился супругой. Однажды один приятель его отца со школьных еще лет, автор либретто для оперетт, пригласил всю семью Камневых на его премьеру. Сидели в директорской ложе, и Петя, пока не погас свет, мог убедиться, как эффектна его жена: все мужчины в зале не сводили с нее глаз.

У Пети часто бывали гости. Напиваясь, он устраивал нелюбимой жене сцены ревности, она и впрямь строила глазки одному знакомому актеру, который умел сноровисто играть на дудочке. Актер был евреем из Кишинева, но носил фамилию Иванов. Потом он благополучно отбыл в Израиль, отбив-таки жену у одного поэта, тоже Петиного знакомца. Изменял Петя жене чуть не на ее глазах. Но в Литву больше не ездил. Мяйле изредка заговаривала с Петей о его пьянстве, тот, как заправский алкоголик, то и дело обещал притормозить . Мяйле писала матери, что муженек катится вниз . Наверное, так оно и было: Петя очень много пил. Потом он рассказывал, что его остановило. Он где-то случайно прочел, что у наркологов есть такой признак алкоголизма: пьющий человек начинает понижать социальный уровень общения, выпивая во все более непритязательных компаниях. Я с ужасом вспомнил , рассказывал Петя, что однажды у магазина согласился выпить на троих с какими-то незнакомыми алкашами .

Так молодая семья дожила до лета, Петя снял дачу в Тарусе. Точнее, он снял ее в доле с матерью: Елена Петровна с Лизой проживут там первую половину лета, Петя с женой – вторую. Конец июля выдался жарким, и они каждый день ходили на Оку. Однажды сидели на берегу, рядом мирно отдыхало некое семейство – совершенно среднестатистическое: глава семьи лет тридцати пяти, по виду – инженер из НИИ, жена бухгалтерского типа и невзрачный сын лет десяти. От скуки Петя поглядывал за ними. Мать семейства неутомимо командовала домочадцами, запрещая мальчику прикасаться к ластам, потому что сегодня большое течение , что было правдой: наверное, в верховьях накануне прошли дожди. Мужу же она не позволяла опохмелиться. Как мог понять Петя, подглядывавший за ними из-под панамы, у мужика была припасена четвертинка, но жена не позволяла ему глотнуть, потому что пьяным нельзя лезть в воду. Эта в целом верная заповедь на сей раз сыграла с этой женщиной трагическую шутку: муж полез в холодную воду, не опохмелившись, и там у него остановилось сердце. Его вытащили на берег уже мертвым. Мобильных телефонов тогда не было, кто-то сбегал за тарусскими спасателями, они приплыли на катере, уложили туда мертвое тело, прикрыли брезентом. Жена, казалось, не сразу поняла, что в один миг, пожалев пятьдесят грамм водки, лишилась и мужа, и отца своего ребенка, а когда поняла – страшно, по-волчьи, завыла. Она шла по берегу, воя и таща за руку ошарашенного мальчика, забывшего с перепугу на траве свои ласты, а по воде тихо плыло тело главы еще недавно, пять минут назад, не слишком счастливой, но обыкновенной полной семьи. Вот видишь , сказал Петя Мяйле назидательно, к чему приводит женское упрямство . Не сказав лишь, что решил с ней развестись. Впрочем, в разговоре с отцом, который, узнав об этом его намерении, решил вразумить сына-шалопая, Петя сказал: Понимаешь, она красивая, на нее оглядываются на улицах, но мне с ней страшно скучно, с ней я ничего не напишу. И Камнев-старший не нашелся, что возразить.