Песни сирены - Вениамин Агеев

И в самом деле, полы девичьего хитона не были сшиты снизу, а потому при ходьбе распахивались и обнажали всё бедро. Об этом совершенно ясно сказал Софокл в следующих стихах:

Говорят ещё, что по той же причине спартанки были дерзки и самонадеянны и мужской свой нрав давали чувствовать прежде всего собственным мужьям, ибо безраздельно властвовали в доме, да и в делах общественных высказывали своё мнение с величайшей свободой. Нума в неприкосновенности сохранил уважение и почёт, которыми при Ромуле окружали римляне своих жён, надеясь, что это поможет им забыть о похищении. Вместе с тем он привил женщинам скромность и застенчивость, лишил их возможности вмешиваться в чужие дела, приучил к трезвости и молчанию, так что вина они не пили вовсе и в отсутствие мужа не говорили даже о самых обыденных вещах. Рассказывают, что когда какая-то женщина выступила на форуме в защиту собственного дела, сенат послал к оракулу вопросить бога, что предвещает государству это знамение. Немаловажным свидетельством послушания и кротости римлянок служит память о тех, кто этими качествами не отличался. Подобно тому, как наши историки пишут, кто впервые затеял междоусобную распрю, или пошёл войною на брата, или убил мать или отца, так римляне упоминают, что первым дал жене развод Спурий Карвилий, а в течение двухсот тридцати лет после основания Рима ничего подобного не случалось, и что впервые поссорилась со своей свекровью Геганией жена Пинария по имени Талия в царствование Тарквиния Гордого. Вот как прекрасно и стройно распорядился законодатель браками!

Те несколько недель, с момента передачи Аллой денег и до неожиданного звонка и последующего появления в моей квартире хлыщеватого Романа из «Восточного экспресса», прошли если и не безмятежно, то вполне рутинно, по крайней мере, без особых событий. Но вот что интересно: именно тогда, хотя внешне между мной и Аллой всё вернулось на старые рельсы, многие мелочи, раньше казавшиеся совершенно нейтральными, начали ужасно действовать мне на нервы – например, её манера смеяться. У Нины тоже был не совсем обычный смех, но ощущение несоответствия возникало лишь в самом начале, потому что если вы слышите, как кто-то хохочет громким басом, а при этом в поле зрения нет никого, кроме довольно хрупкой женщины, то у вас возникает непроизвольное побуждение начать оглядываться по сторонам. Однако после второго и третьего раза к странному контрасту уже привыкаешь и перестаёшь обращать на него внимание. Алла смеётся совсем иначе – почти беззвучно, растягивая губы и прищуривая глаза. Её открытый рот при этом издаёт шипение, вызывающее ассоциацию с проколотой автомобильной шиной, когда из неё выходит воздух. Вообще, смех, в отличие от искренней улыбки, – штука довольно агрессивная, а у моей подруги, кроме того, есть неприятная привычка высмеивать те вещи, которых она не в состоянии понять. Аллочкину издевательскую гримасу, призванную сообщить собеседнику, что он только что высказал несусветную, с её точки зрения, глупость, нельзя назвать особенно приятной. Но это, так сказать, результат, а теперь меня стал раздражать и сам способ исполнения. Кстати, снова оговорюсь: моя подруга отнюдь не глупа, просто её интеллект оперирует в ограниченной сфере, поскольку жёстко подчинён обслуживанию всего лишь двух основных потребностей. Во-первых, инстинкту выживания, включая сюда реализацию всего комплекса реальных нужд – в том числе половых, и не в последнюю очередь. Но, помимо этого, некоторых прочих, например, иерархических. Для Аллы они, без сомнения, входят в первую десятку – а то, что восхождение по социальной лестнице далеко не каждому представляется насущной необходимостью, не меняет сути. Вслед за инстинктом выживания идёт потребность разнообразных периодических «хотений». Например, Алла три месяца зудела, что ей просто необходим какой-то навороченный мобильник со стразами, а, купив его, тут же стала рассказывать, какую замечательную сумку «Виттон» она видела на соседней витрине – вот это, как раз, довольно типичные примеры взаимозаменяемых «хотений». Ну а всё остальное, выходящее за рамки двух вышеуказанных категорий, отметается её интеллектом как ненужное и даже вредное умничанье. По этой же, кстати, причине заодно отметаются все только что приведённые мною соображения – поскольку Алле не под силу понять, что покупка ею мобильника есть не что иное, как одновременно удовлетворение и в то же время подпитка своего же невроза.

Как бы то ни было, в какой-то момент смех Аллочки стал мне неприятен. Кроме того, я начал обращать внимание на противные визгливые нотки в её голосе. Насколько я помнил, раньше это было ей несвойственно. Или они существовали всегда, только я не придавал этому значения? Я и сам не знал. Мне ещё не пришла в голову простая мысль о жёсткой взаимосвязи собственных чувств с изменившимися жизненными обстоятельствами. И не то, чтобы я низвёл свою любимую с пьедестала. Полагаю, что на пьедестале она никогда и не стояла. Я же не был настолько пристрастен или слеп, чтобы совсем не замечать недостатков – при всём её очаровании и при всей своей привязанности к ней. Тем более что Алла, как человек органично колоритный и яркий, мало способна к лицедейству. Присущие ей черты – как достоинства, так и недостатки – по большей части, отчётливо выражены, а если некоторые из них поначалу и укрылись от глаз, так Норка давным-давно позаботилась о том, чтобы у меня не оставалось иллюзий. Однако в прошлом это не мешало мне принимать свою любимую как есть, без изъятий. Тем неприятнее было теперь сделать открытие о причине неконтролируемых вспышек раздражения, которые в последнее время возникали у меня спонтанно и резко по самому ничтожному поводу. Пока я не связывал их с чувством внутренней неприязни в отношении Аллы, они были менее болезненны – неосознанная досада всегда переносится легче, поскольку не вызывает душевного раздвоения. Теперь я ощутил себя неправым и по мере сил старался сдерживаться, но подсознательный конфликт от этого, разумеется, не исчез. Самое время было задуматься об истинной мере ответственности каждого из действующих лиц, но тогда я ещё не был к этому готов. Я же не думал, что во мне идёт борьба двух противоположных побуждений. Я даже не догадался задать себе вопрос о том, насколько сильным, на самом деле, было влияние Аллы в постыдной истории со взяткой. А уж к пониманию взаимосвязи своих скрытых мотивов я пришёл гораздо позже, хотя постфактум они оказались очевидными. Скорее всего, соглашаясь на «левую» операцию, я всего лишь искал возможность возложить на Аллу как можно большую вину. Ведь бесплодность затеи с умиротворением шантажиста – если уж, в самом деле, не считать короткую отсрочку достижением цели – была очевидна. Так что же мешало мне сразу и категорически от неё отказаться? Следует также отметить ещё одну деталь. Конверт от Дробыша – всё, до последней копейки – я тут же передал своей подруге, хотя там было намного больше, чем требовалось. Но эти деньги, как любили писать в старых романах, «жгли мне руки». Кстати, и Норке я стал позволять безнаказанно говорить об Алле всё, что угодно, только после своего морального падения – раньше она всё-таки была вынуждена сдерживаться. Несколько позже я увидел в своих поступках кое-какие параллели с одной стародавней историей, касающейся моего первого серьёзного романа в студенческие годы. Может быть, стоит рассказать об этом чуть подробнее.