Река Найкеле - Анна Ривелотэ

Музыканты в нашем ресторане играли с восьми до одиннадцати, а во все остальное время мы были обречены слушать единственную кассету со сборником русских клипов «Союз». Все песни с той кассеты я до сих пор помню наизусть, и каждый раз, как я их слышу, со мной приключается кондратий. Особенно от Ларисы Долиной: «А в ресторане, а в ресторане, а там гитары, а там цыгане». Слава богу, цыган у нас не было. Был пятидесятилетний дурашливый кореец Лим, приятель якутской официантки Наташи, — до старости щенок, одевался как неформал. Это он подарил нам форменные костюмчики. Был бандит Костя, переставший появляться после того, как отказался платить за вечеринку, — это была его месть «Хекымгану» за то, что в тот вечер, когда он предложил мне руку и сердце, я сбежала через черный ход. Была новая русская Лена, хозяйка фитнес-клуба, которая могла в одиночестве пить до шести утра, пока ее не забирал безработный муж с грустными глазами.

В «Хеке» я проработала недолго. Конечно же мы мухлевали: по ночам начальство спало, а мы сдавали поддельные счета. Нас просил об этом администратор Саша. Саша был всеобщий любимец, такой миниатюрный, с манерами аристократа, с волосами, завитыми щипцами. Именно он создавал атмосферу томной, безвременной праздности, из-за которой работа превращалась в нескончаемую вечеринку. На работу нас принимал лично Саша, поэтому мы и не отказывались подделывать счета. Я попалась, меня уволили, и Саша устроил меня в кафе «Томари», но это уже была другая история. Просто, проходя зимой по останкинскому холлу, я иногда чувствую знакомый запах, что-то такое неописуемое, морозно-сквозное, вперемешку с кухонным фритюром. Так пахло в моем любимом ресторане.

Прекрасна незавершенность. Зримо повисшие в воздухе фразы, расставания за миг до поцелуя, письма без обратного адреса, разлуки без намека на встречу. И лишь немногие из нас вполне владеют этим искусством. Остальных незавершенность тревожит и морочит, лишая покоя. Она требует продолжения, требует тихо, но настойчиво, то есть не продолжения конечно же — окончания. Люди говорят о «незавершенных гештальтах» как о том, что не дает им двигаться дальше. Кстати, само это словосочетание я впервые услышала от Л., с которым тогда водила дружбу. Гитарист Л. в пристальном интересе к психологии мной уличен никогда не был; то, что он употребил в беседе, на мой вкус, слишком умное слово, заставило меня спросить, откуда он его взял. Л. пожал плечами: «Так говорила Марина». Л., помимо прочего, был известен тем, что его девушки неизменно носили имя Марина и пирсинг на лице.

Я увидела его, кажется, в девяносто шестом году в Новосибирске, на площади у театра. Мы с подругой покуривали на скамеечке и вдруг заметили юношу, стоявшего неподалеку и болтавшего с приятелями. Наши взгляды замерли на его фигуре одновременно, будто споткнувшись случайно о дивную хрустальную вазу. Юноша был неприлично, возмутительно и в то же время трепетно красив яркой и свежей итальянской красотой. Роскошные черные кудри спускались ниже лопаток, и, когда он откидывал их резким движением руки, становились видны большие кольца в обоих ушах — невиданная экстравагантность. Живая фреска явно знала о своей красоте все, и каждый жест был кокетлив и пикантен на грани дурного вкуса. Вновь обретя дар речи, подруга повернулась ко мне: «Красивый мальчик. Жаль, что пидор».

Вскоре Л. начал попадаться мне в клубах и на концертных площадках. От друзей-музыкантов я узнала его имя, узнала, что в городе он недавно, что вовсе не гей, узнала, как называется его группа и как выглядит его подруга Марина. Л. был не по-рок-н-ролльному чистым юношей, не курил, пил очень редко, а к девушкам, которые не были его Мариной, не подходил даже поздороваться. Мы уже были знакомы, но далее церемонных поклонов дело не шло: находясь в одной и той же компании, мы в течение нескольких лет и словом не обмолвились. Казалось, Л. спесив, по крайней мере, так отзывались о нем девушки, не имевшие счастья быть Маринами и носить серьги в бровях, носах и языках, — стая лисиц вокруг одной виноградной грозди. Я наслаждалась его красотой издалека, пока однажды, изрядно выпив в клубе, не осмелела и не приблизилась с просьбой дать потрогать волосы. Это произошло как-то помимо моей воли; Л. разрешил, и на несколько секунд я погрузила пальцы в его гриву, с той же исступленной радостью, с какой нефтяник окунает руки в только что добытую нефть.

Не скажу, что потеряла покой. Я продолжала жить своей жизнью, дышать, есть, пить, спать, влюбляться, но «незавершенный гештальт», как прозрачный шлейф, все время волочился за мной. Мне стали сниться нескромные сны, из которых я выныривала в явь, как из горячего соленого источника. Этот мужчина должен был стать моим, рано или поздно, так или иначе, хотя бы на один краткий миг. Перехватить его между двумя Маринами не удалось, и оставалось только ждать. Я не была охотником, скорее, звероловом, день за днем подкрадывающимся к пугливой дичи все ближе. Годы шли; потихоньку мы начали разговаривать о том о сем. Л. оказался вовсе не таким заносчивым (а может, со временем перестал быть). Настал вечер, когда, войдя в клуб, я увидела, как стоящий на сцене Л. наклонился к микрофону и, глядя мне прямо в глаза, произнес: «Здравствуй, Анна». Я не позволила себе обмануться: то был не аванс, но шаг навстречу дружбе.

Л. пригласили играть в известную группу. Во время нечастых совместных прогулок он рассказывал мне о работе, о прошлом, даже иногда о Маринах. А я рассказывала ему о Йоши, чтобы отвести от себя обоснованные подозрения. Еще не пора, говорила я себе, еще не пора. После записи клипа на Камчатке Л. позвонил мне, переполненный новыми впечатлениями, и предложил встретиться. Я пригласила его в гости и встретила у метро. Он вышел мне навстречу, все еще ослепительно красивый, хотя и с заметной проседью в волосах, элегантно одетый, со старомодным гитарным кофром наперевес, мой незавершенный гештальт. Дрожа от неуместного возбуждения, я потчевала его дешевым красным вином, вполуха слушая байки о Камчатке и легендарных музыкантах. Он должен был играть в тот вечер, и мы отправились в «Рок-Сити» вместе. Л. усадил меня за стойку, сунул руку в мой карман, почти сразу отдернул и ушел настраиваться. Видимо, по качеству вина можно было судить о том, что я на мели, и он положил мне в карман деньги, чтобы во время концерта я не чувствовала себя бедной родственницей. Этот неловкий жест участия тронул меня, и я чуть было все не испортила.

На следующем концерте я подарила ему специально распечатанную на принтере книжечку своих стихов, а через несколько дней пьяная приперлась на репетицию в филармонию, где меня никто не ожидал. Легенды русского рока напряженно делали вид, что в зале меня нет. Через час пришлось ретироваться. Вдруг стало невыносимо трудно ждать, но еще долгие месяцы я была вынуждена изображать то холодность, то занятость, чтобы восстановить утраченное равновесие, позволяющее незаметно приближаться к цели.

Мы с Йоши окончательно перебрались в столицу; когда Л. приезжал на гастроли, ходили послушать, но не всякий раз. Вдруг я узнала, что Л. ушел из группы ради собственного проекта и тоже переехал в Москву. Здесь ему было одиноко, и он стал бывать в нашем доме — сначала часто, потом каждый день. Марина сообщила ему из Новосибирска, что уходит к другому, и он нашел новую подружку, паче чаяния Елену. Он советовался со мной, что подарить ей ко дню рождения, рассказывал о ее работе, ее привычках, о себе — так, как это бывает у близких друзей. Он говорил мне и Йоши: вы — моя семья. Все пропало, в стремлении к близости я зашла слишком далеко.