Меч дьявола - Мэттью Хаффи

– Снадобью нужно время на то, чтобы выполнить свою работу, – сказал он, когда Беобранд спросил его, как долго еще будет заживать глаз. – Уже довольно скоро наступит момент, когда ты сможешь снять повязку.

Частенько после ужина для них пел Леофвин, обладавший красивым и сильным голосом. Он знал множество легенд и песен, которые исполнял, аккомпанируя себе на арфе. Его ловкие пальцы без труда извлекали из струн звуки, гармонично сочетающиеся с его голосом. Когда он начинал петь, все другие семьи и некоторые монахи тут же сходились к входной двери дома Альрика. Они терпеливо ждали, чтобы их пригласили войти: им тоже хотелось послушать легенды и песни о волшебстве и воинах-героях.

Беобранду очень нравилось слушать Леофвина. На него производили сильное впечатление рассказываемые Леофвином легенды. Беобранд даже закрывал здоровый глаз, чтобы получше представить себе воинов и чудовищ, о которых пел Леофвин. В такие вечера, слушая Леофвина, чувствуя на лице тепло очага, ощущая присутствие Кенреда, Альрика, Вильды и других местных обитателей, Беобранд ловил себя на мысли, что ему уже кажется, будто это его родной дом. Более того, ему начинало казаться, что он уже больше не сирота и что эти люди – его родственники.

А еще он воображал себя участником битв, описываемых в легендах Леофвина: он видел себя воином, облаченным в блестящие металлические доспехи и машущим красивым мечом, клинок которого блестел, когда он, Беобранд, рубил им врагов.

Он уже поучаствовал в настоящей битве. Как сказал когда-то Басс, некоторые люди обнаруживают, что им нравится сражаться, и чем-то это понравилось и ему, Беобранду. Правда, боль поражения и утрат была ужасной, однако по мере того, как его раны заживали, эта боль постепенно стихала и стиралась из памяти.

Да, Беобранду чем-то понравилось сражаться. Он вспоминал все то, что происходило во время битвы, причем под собственным углом зрения, и ловил себя на том, что его охватила радость, когда нанесенный им удар копьем угодил в цель и когда его сакс вонзился в плоть. У него невольно возникал вопрос, а не вызваны ли эти мысли всего лишь элем или медовухой. Однако на следующий день, при свете холодного осеннего солнца, он увидел, как Альрик и его сыновья занимаются повседневной работой – рубят дрова, чинят поврежденную соломенную крышу, носят воду, – и у него отнюдь не возникло желания вернуться к обычному крестьянскому труду.

Беобранд уже побывал в ипостаси воина, пусть даже это продлилось лишь несколько дней. Он нес копье и щит своего господина и одолевал врагов в битве. И он теперь чувствовал, что уже не сможет вернуться к жизни крестьянина.

Почувствовав себя достаточно окрепшим, Беобранд взял копье и щит, которые лежали рядом с ним, когда его нашел Кенред, и отправился на край поляны. Встав там, возле реки, и содрогаясь под холодным северным ветром, он начал упражняться в том, чему его научил Басс. Он мысленно представлял себе, что этот могучий воин стоит перед ним – так, как это было на песчаном берегу возле Беббанбурга, – и заставляет его наносить как можно более мощные удары по воображаемому противнику. Дядя Селуин никогда его так не гонял, когда обучал фехтованию на деревянных мечах, и упражнения тогда казались Беобранду своего рода игрой. А вот Басс всячески старался научить его, Беобранда, мастерски владеть копьем, полагая, что от этого будет зависеть его судьба во время битвы: сумеет он выжить или нет. К сожалению, на овладение искусством боя копьем у Беобранда было очень мало времени. И вот теперь он твердо решил укрепить те мышцы, которые понадобятся ему в будущих битвах, и научиться орудовать копьем и щитом как можно проворнее. Вскоре, правда, он осознал, что как бы ему ни хотелось побольше поупражняться и потренировать мышцы, заживать его ранам придется еще очень долго. Ребра начали болеть сразу же после того, как он взял щит, а едва он приподнял его над головой, защищаясь от удара воображаемого противника, как боль стала такой острой, что его взор затуманился.

Однако сдаваться Беобранд не собирался. Он положил щит на землю и принялся упражняться в колющих ударах копьем. Каждое такое движение вызывало у него мучительную боль, но он повторял их снова и снова. Он упражнялся так в течение некоторого времени, пока вдруг не услышал, что со стороны построек монастыря к нему кто-то идет. Беобранд обернулся. Пот, текущий по его лицу, был холодным из-за довольно сильного ветра, от которого даже раскачивались деревья на противоположном берегу реки.

На покрытом галькой берегу стоял Кенред.

– Думаешь, ты уже достаточно сильный для того, чтобы кого-то убить? – спросил он.

Его голос был резким. Он, по-видимому, не на шутку рассердился.

Беобранд тяжело дышал, и при каждом вдохе ему казалось, что грудь чем-то обжигают изнутри.

– Я не могу позволить себе иного. Мне довелось побыть слабым, и мне это не понравилось.

– Ну что ж, тогда я думаю, что на сегодня тебе следует закончить свои упражнения. – Голос Кенреда смягчился. – Альрик пытался спасти твой глаз, и я сомневаюсь, что он очень обрадуется тому, что ты заставил его снова кровоточить!

Беобранд прикоснулся к повязке на голове. Она оказалась влажной, и когда он затем взглянул на пальцы, то увидел на них кровь.

Беобранд вздохнул. Вздохнул и почувствовал, что очень устал. Кенред был прав. Потерять свой глаз только потому, что ты зол на весь мир, – это глупо. Он наклонился, чтобы подобрать с земли щит, и тут же скорчился от боли.

– Я возьму его, – сказал Кенред, – а иначе ты снова сломаешь себе ребра.

В его голосе уже не было ни гнева, ни упрека, и он улыбнулся, поднимая щит с каменистого берега.

Они вдвоем пошли обратно к постройкам монастыря.

* * *

В тот вечер после молитвы Кенред покинул часовню и отправился в дом Альрика.

Аббат Фергас после смерти Таты стал относиться к Кенреду довольно снисходительно, позволяя ему часто навещать Беобранда. Он осознавал, что в компании друг друга у этих молодых людей быстрее заживают душевные раны. Однажды Кенред даже пропустил вечернее богослужение, потому что слишком увлекся спором с Беобрандом о превосходстве Христа над старыми богами. Осознав свою оплошность, Кенред пришел в смятение, опасаясь того, что аббат Фергас наложит на него очень суровое наказание. Однако, когда он пришел к старому священнику с низко опущенной в знак стыда и покаяния головой, Фергас просто велел ему не допускать подобного в будущем и отправил его спать. Кенред не мог поверить в то, что его вообще никак не наказали. Он задался мыслью, как долго аббат Фергас будет к нему столь терпеливым.

Кенред тихонько зашел в дом Альрика и посидел в течение некоторого времени рядом с Беобрандом, слушая, как Леофвин рассказывает легенду о чудовище, которое появлялось ночью и убивало воинов в постелях. Снаружи донесся шум начавшегося дождя, и у Кенреда пропало всякое желание возвращаться в общую спальню монастыря: он промокнет и вымажется в грязи, если сейчас туда пойдет. Деревья, растущие вокруг построек монастыря, казались теперь похожими на жутких монстров из легенд Леофвина. Если бы здесь, в доме Альрика, Кенреда ждали только легенды Леофвина, то не стоило бы и выходить из главного здания в такую погоду, однако Кенреду хотелось побыть рядом с Беобрандом. Он чувствовал, что его друг замышляет покинуть монастырь, и ему очень не хотелось, чтобы Беобранд ушел. У него, Кенреда, уже не осталось родственников, и этот молодой сильный спокойный парень из Кантваре был тем единственным, что хотя бы частично заполняло пустоту, образовавшуюся в душе Кенреда после смерти сестры. Вспомнив о ней, Кенред тут же почувствовал, что к глазам подступили горькие слезы, и стал быстро моргать, чтобы не дать им хлынуть на щеки. Беобранд казался ему каким-то напряженным: его челюсти были крепко сжаты, а голубые глаза смотрели куда-то вверх, в затянутый дымом очага полумрак. Он стал другим, словно принял какое-то судьбоносное решение.