Убийство по Шекспиру - Лариса Соболева

— Я помню, видел. Еще запомнил вас в роли Антигоны.

— Да? — приятно удивилась она. — Смотри-ка, я уж думала, меня никто не помнит. Так вот. У нас с Еленой шло настоящее соревнование — кто лучше сыграет. При том мы советовали друг другу, как провести сцены интересней, нам помогали мужья. Мы не встречались на площадке, но во время спектакля не уходили в гримерку, смотрели за игрой, получали от этого заряд и выходили на свою сцену, полные огня. Всего этого Юлик не знает, в хорошей игре партнеров видит козни против себя. Я думаю, что и раньше, близко общаясь с нами, он ненавидел нас за удачливость, поэтому, достигнув власти, избавился.

— Так это называется зависть, — вставил Степа.

— Конечно! Извините, я ушла в сторону. После службы Юлик два года просыпался из-за кошмаров, преследующих его каждую ночь. Ему снился убитый заключенный. Человек без вины, действительно исполнявший долг, не будет два года пребывать в кошмаре. Это уже мои выводы. Да, я теперь уверена, что он специально послал заключенного за водкой, намеренно убил, чтобы получить отпуск. Мне кажется, у него психология Раскольникова…

— Это который старушку топором грохнул?

— Именно. Раскольников позволил себе убить старуху, оправдываясь тем, что она приносит зло, а уничтожить зло — дело хорошее. Швец разрешил себе убить заключенного. Зачем жить преступнику? От него один вред. Но, перешагнув черту, Юлик остался за ней. И все, что в дальнейшем происходило с ним, он воспринимал по ту сторону черты. Поэтому мы для него уже были как средство достижения цели. По мере достижения ее он отбрасывал нас как мусор. Зачеркнув слово «нельзя», он решил «все можно». Знаете, Степан, скажу откровенно, Юлик мог подсыпать яд Ушакову. Потерять Мессалину… ему проще отравить Витальку. А Ленка в этом случае попутная жертва. Но отравить свою служанку Овчаренко… вряд ли. Он обожает поклонение, а она поклонялась ему как идолу. Что вы еще хотели бы знать?

— Пока данной информации достаточно. Если у меня возникнут вопросы, можно к вам обращаться?

— Не можно, а нужно. Лена была мне настоящим другом. Что мы с ней пережили! Я же не вдавалась в детали, как Эпоха купила прессу, радио, где нас склоняли, не стесняясь в выражениях. Называли бездарями, что мы не хотим работать, но хотим получать зарплату. Это было грязно, низко. Я думаю, что проявила недостаточно твердости, уговаривая Лену уйти из театра. Сейчас она была бы жива… Ай, что теперь говорить!

— Мне было приятно познакомиться с вами, — сказал Степа, вставая, и вдруг глаза его остановились на коробке, где лежала одна конфетка. — Я все конфеты съел!

— Говорят, сладкоежки — добрые люди, — улыбнулась Карина. У нее была открытая, красивая улыбка, а глаза все равно грустные. — Степан, найдите того, кто убил Ушаковых, пожалуйста, найдите.

— Постараемся. И вы, в случае чего, звоните, вот мой номер мобильного телефона. Не подскажете, кто еще из уволенных актеров доволен жизнью?

— Пожалуй, кроме нас, таких нет. Хотя… Марина Дмитриевна вполне довольна, кстати, я о ней сегодня говорила. Это она была кумиром города, а сейчас занимается в школе с детьми, кружок ведет, ездила на фестиваль.

— Спасибо, до свидания.

Едва Степан ушел, Карина сбросила с себя маску сильной женщины и по-бабьи разревелась.

Ленку можно было назвать членом семьи Гурьевых, настолько теплые и доверительные сложились отношения. Эпоха однажды пыталась их рассорить самым гнусным образом — назначила Ушакову на какую-то роль Карины, дескать, она моложе. Ленка отказалась, накатала докладную записку Эпохе, в которой изложила причины отказа. Докладной запиской Эпоха потом потрясала в судах, мол, зажралась артистка Ушакова, от ролей отказывается, а требует восстановления на работе. К счастью, Лену восстановили. Или к несчастью.

Невозможно поверить в нелепую смерть прямо на сцене. И никто из зрителей не догадался, никто! Если бы милиционер знал, как невыносимо тяжело далась беседа! Карина хотела поскорее остаться одна, поэтому ее рассказ был таким сбивчивым, непоследовательным, да и вообще выглядел злопыхательством сплетницы. У нее не хватило сил рассказать, как Ленка не так давно прибежала поздно вечером к ней домой. Влетела ошалелая, не снимая пальто, кинулась к бару, налив рюмку коньяку, выпила и закурила сигарету. Наблюдая за ее нервозностью, Карина, естественно, поинтересовалась:

— В чем дело? На тебе лица нет.

— Можно я у тебя переночую?

— Да что случилось, ты скажешь или нет?

— Виталик приходил, надумал вернуться.

— И ты по этому поводу так нервничаешь? — изумилась Карина. — По-моему, ты должна торжествовать.

— Какое уж тут торжество! — не разделила ее точку зрения Лена. — Мы с ним прожили пятнадцать лет, пятнадцать! На наши головы свалилось столько гадости… а он так цинично поступил! Бросил в самый неподходящий момент. Я осталась одна в четырех стенах, где все напоминало… А как мне было находиться в театре, слышать откровенные насмешки? Он и тогда меня не поддержал хотя бы словом. Почему?

— Лена, — подошла к ней Карина, опустилась на подлокотник кресла и обняла за плечи, — ты сейчас успокойся. Я, честно сказать, испугалась, что опять произошло что-то. Выпей еще, хочешь? Принести поесть?

— Не хочу есть. Я вообще ничего не хочу.

— Тебе надо поесть, ты превратилась в скелет. Послушай, а может… я, конечно, не знаю… ну, сорвался мужик, с кем не бывает… Разве нельзя простить?

— Простить? — вскинула на нее непримиримые глаза Лена. — Я не могу его простить, потому что прощать нечего и нечем. У меня внутри ничего нет. Я не знаю, как еще живу.

— Все наладится, вот увидишь, — исполняла роль сестры милосердия Карина. — Ты его любишь, несмотря ни на что, и он тебя…

— Ты так думаешь? — хмыкнула Лена. — Тогда слушай все. Виталик не просил у меня прощения. Он пришел, надеясь услышать это от меня.

— Что? — вытаращила глаза Карина.

Лене говорить было тяжело, являясь человеком самолюбивым, она никогда не жаловалась даже Гурьевым, не бросившим ее в беде. Нет, рассказывала, конечно, о событиях в театре и дома, но рассказы носили исключительно скептический характер. Карина, зная всю подноготную конфликтов, не лезла в душу подруге, догадываясь об истинных размерах переживаний. Ей казалось, что лучше не затрагивать скользких тем, бередивших и саму Карину, хотя она действительно была счастлива, оставшись без театра. И все же обида сидела где-то глубоко внутри, изредка просыпалась и точила.

Лена взяла вторую сигарету, щелкнула зажигалкой и долго смотрела на огонь, не прикуривая, словно раздумывала, а стоит ли курить. Карина не торопила ее, так как поняла, что сегодня подруга не сможет прятаться за личиной скептика. Все же закурив, Лена начала, не торопясь:

— Он приплелся выпивши, я, честно говоря, растерялась, поэтому пустила в квартиру. Виталик поставил на стол водку и сказал: «Пьем мировую, Елена?» Я сказала, что не пью из принципа, не хочу походить на многочисленных алкашей нашего театра. И еще спросила, зачем он пришел. Виталик сказал: «Но это же и моя квартира, и пока я твой муж». Я ответила, что он мне уже не муж, что он сам выбрал, где ему жить и с кем, на этом нам надо поставить точку. Попросила уйти. Тут его понесло. Он, оказывается, предоставил мне шанс все наладить, но я не захотела это сделать, поэтому он никуда не уйдет, а намерен жить с Анной в одной со мной квартире. Представляешь?