Йогиня. Моя жизнь в 23 позах йоги - Клер Дедерер

Когда ребенок уже прожил в больнице так долго, нельзя было просто забрать его домой. Сначала надо было пойти на собрание. Мы отправились на собрание в комнату без окон, где сидели еще несколько таких же перепуганных родителей, готовых наконец забрать своих новорожденных детей домой.

Медсестра рассказала о том, как заботиться о наших не совсем обычных детях. Когда речь зашла о кормлении грудью, она повернулась к нам с Брюсом:

— Это ваш ребенок на искусственном кислороде?

— Ммм… нет, не думаю, — ответила я. Мне захотелось тут же уйти.

Медсестра сверилась со своей папкой и снова взглянула на нас:

— Люси — ваша дочь?

— Да.

— Вам нужно остаться после собрания. Я объясню вам кое-какие тонкости.

Все в серой комнате обратили свои серые несчастные лица на нас, родителей, которых отправляют домой с аппаратом искусственной подачи кислорода.

В голове метались и прыгали мысли. Она всегда будет подключена к этому аппарату? Может, с ней что-то не так, о чем нам не сказали? И легкие повреждены безвозвратно?

После собрания сестра заверила, что аппарат — лишь временная мера, для страховки. Но временная — это насколько? Для страховки от чего?

Мы отвезли ее домой, чувствуя себя ворами. К носу у нее был приклеен катетер, подсоединенный другим краем к аппарату с искусственным кислородом, следовавшим за ней повсюду, как ангел-хранитель. Этот катетер казался нам миленьким. Мы умилялись даже баллону с кислородом. Мы были дома, мы были счастливы, боялись до смерти и умирали от любви.

Нам дали строгие указания: минимум пять месяцев карантина. Стоял сезон гриппа, а Люси нельзя было простужаться ни в коем случае. Нам нельзя было выносить ее из дома.

В первый же день выдалась теплая не по сезону декабрьская погода. Пришла мама и помогла держать Люси, пока я мыла ее в маленькой пластиковой ванночке, аккуратно вынув катетер, а потом приклеив его на место, после того как вытерла ее полотенцем.

Потом пришли мои друзья, принесли еду и цветы и привели своих детей. Наше старое бунгало в Финни-Ридж наполнилось солнечным светом. Мы открыли входную дверь и впустили приятные запахи улицы. В камине горел огонь, отчего в комнате становилось еще светлее: избыток света.

Зашел доктор Цыпа провести осмотр. Прошелся по дому, всё замечая: шумную компанию друзей, их прекрасных годовалых детей, открытую дверь. Потом отвел меня в сторону и сказал: «Не то мы имели в виду под карантином». Я представляла себе карантин как домашнюю вечеринку длиной в полгода, но этому не суждено было случиться.

Итак, отныне к нам допускались лишь бабушки с дедушками и в крайних случаях — друзья, у которых не было детей. Ребенка нельзя было возить никуда, кроме прогулок. Всех наших гостей доктор прогнал. Так началась зима нашего затворничества.

Когда они пришли и забрали кислородный баллон, мы были счастливы — нет, счастливее, чем в день ее рождения.

Ложась спать, я ставила ее корзинку с той стороны кровати, что была дальше от двери. Если кто-то решит прийти и забрать ее, им надо будет сначала перебраться через меня.

Когда кто-то хотел посмотреть на малышку, мы показывали ее через окно гостиной. Наши родственники приезжали из пригородов, с другого конца города, но мы всех встречали через стекло.

Когда от четырех стен начинало тошнить, я везла ее на долгие прогулки. В Сиэтле почти не было незнакомых мне районов. Но я находила их и гуляла часами. Я теряла вес. Малышка набирала.

А потом карантин закончился. И постепенно я начала забывать.

Голос Джонатана вернул нас в реальность. Я молча вытерла слезы.

Все остальные в классе собрали колени, но я так и осталась в позе, хоть мне и несвойственно было пренебрегать правилами, даже самую малость. Я снова подумала о карантине Люси. О том, чему он научил нас с Брюсом. Именно тогда я приучилась всё делать правильно. Даже в большей степени, чем мои подруги. Ведь у меня была реальная причина соблюдать все правила. Глядя на показания оксиметра, сцеживая каждые три часа и проводя любую свободную минуту в больнице, я чувствовала, что заключаю сделку. Сделка состояла в том, что отныне, если я буду делать всё идеально, катастрофы удастся избежать. Все мои представления о материнстве выросли из этого условия.

Всё это произошло год назад. И теперь в моем доме жил маленький человечек, уже не младенец, приклеенный к моей груди. Этот человечек простудился, что повергло меня в смятение. Должна ли я бояться? Если да, то как сильно? День за днем мне удавалось не подпускать к себе тени, окружавшие рождение Люси, иначе я просто не смогла бы жить. Но понадобилось всего десять минут тишины в зале, полном незнакомых людей, чтобы всё случившееся нахлынуло разом. Я боялась за жизнь дочери, когда та чихала. Когда та шмыгала носом. Когда дышала. Я так боялась, что иногда сама забывала дышать.

Сидя там, в темной комнате, и вспоминая, как дышать, я поняла, что всё мое материнство было фальшивкой с самого начала. Я была уверена в себе, полна оптимизма, но при этом всё время боялась до смерти. То, что я чувствовала, не имело ничего общего с моими действиями.

Вот видите, именно поэтому никому не нравится медитировать. Именно поэтому на Западе никто не сидит неподвижно часами. Именно поэтому. Ведь кто знает, что там, внутри?

В «Бхагавад-Гите» я прочла: «Концентрация лучше практики, а медитация лучше концентрации, но выше медитации — полный отказ от плодов собственных действий, продиктованных любовью, ибо за непривязанностью к результату следует покой».

Я не могла похвастаться ни успехами в концентрации или в медитации, ни непривязанностью к плодам собственных действий. Напротив, девизом моей жизни была постоянная бдительность. Я проводила дни в состоянии, прямо противоположном непривязанности. В сутрах говорится, что в медитации восприятие останавливается на объекте и медитирующий сливается с ним, погружаясь в подобие потока. Но мне честно не удавалось предаться полностью концентрации на одном объекте, потому что из-под поверхности пробивались уныние и страх. Когда всё вокруг затихало, мой страх всплывал наружу и проявлял себя, как гигантский ламантин. Я здесь и был здесь все время! Я потрясенно осознала, что это чудовище всё время так и пряталось внутри.

Я медленно соединила колени; мышцы заболели от долгого сидения с разведенными ногами. «Намаете», — проговорила я. Джонатан улыбнулся. Ему нравилось, когда люди шли против правил, я уже успела этот заметить.

Потом я пошла домой, и на пороге меня встретил Брюс. Люси сидела на полу гостиной чуть позади.

— Привет! Как прошло? — спросил он.

— Странно прошло. Я вдруг вспомнила, как Люси родилась, и заплакала прямо в классе.

Я подхватила малышку на руки.

— А… По-прежнему часто об этом вспоминаешь?

— Наверное. До сих пор боюсь, что кто-нибудь у нас ее украдет.