Волк и семеро козлов - Владимир Колычев

– У них во дворе гуляют. Говорят, большой двор…

Площадка со всех сторон была огорожена стеной из сплошного металлического листа, и с высоты крыши П-образного здания тюрьмы не было видно, но Салат кивнул в ту сторону:

– И в камерах там по восемь человек. На каждую задницу по шконке. И телевизоры там есть, и радио работает… И сами они работают – плитку тротуарную делают, блоки, цеха у них там для этого. Неплохо, скажу тебе, делают, хорошее качество. Я строительством занимаюсь, приходилось брать; жалоб, скажу тебе, никаких…

– Как ты этим делом занимаешься? Ты – рабочий, прораб? Может, фирма своя?

– Ну, не совсем фирма… Раньше у меня с братвой дела были – ну, рэкет, все такое, – а потом отошел от всего. Семья, жена… Быт, короче, засосал… Строительством вот занялся. Заказ получаешь, бригаду набираешь, везешь на объект, рабочие работают, заказчик расплачивается… Когда двести штук в месяц имеешь, а когда чисто в убыток попадаешь. Но ничего, квартира у меня четырехкомнатная, обстановка, плазменная панель, на «Форде» катаюсь…

– А здесь за какие подвиги?

– Да козлу одному башку проломил. Деловой такой, пальцы гнуть стал – да я, да мы тебя, если что… А тут арматурина, как назло, под рукой – ну я и приложился. Тяжкий вред здоровью, от двух до восьми лет. Мужик из Москвы, в московском правительстве работал, не первая величина, но все равно не хухры-мухры. Вряд ли условным отделаюсь…

– Все может быть.

– Да я уже готов на зону идти, – не без бахвальства сказал Салат. – Лишь бы только не в тюрьму к Храпу.

– Чего так?

– С козлами жить – по-козлиному блеять. А я не хочу и не буду.

– Я так понял, в блатные метишь?

– А что, нельзя? – спросил парень, бравадой пытаясь затушевать смущение.

– Почему нельзя? Если косяков за тобой нет и знаешь, как себя вести. Но это сложно. Да и зачем тебе это, если ты после отсидки к жене вернешься. Блатная романтика тем нужна, кто в люди выбиться хочет, смотрящим стать, положенцем, чтобы короновали… Тебе это надо?

– Не знаю…

– Это долгий путь. И опасный. Поскользнулся раз-другой – и ты уже не в счет… Кто все время на виду, с того и спрос большой. И требований валом. Не справился, пеняй на себя… Лучше тихо жить, незаметно, так больше будет шансов, что домой вернешься.

– Да не по мне тихо жить, – с гонором вскинул голову Салат.

Молодой он еще, подумал Ролан, глупый. Пока и тридцати нет, о криминальных делах понятия смутные, поверхностные. Держать он себя умеет, разговор вести – тоже, может при желании пустить пыль в глаза, поэтому думает, что станет настоящим лагерным волком. А ведь это ох как непросто. Да и зачем?

– Лучше тихо, но с достоинством, чем громко все профукать…

– Ты, я так понимаю, профукал, – пренебрежительно усмехнулся Салат.

– А я в законные никогда не лез. – Голос Ролана звучал миролюбиво, но взгляд затуманился, зачерствел, наполняясь внутренней силой. – И блатная романтика мне уже надоела. Женщина у меня есть. К ней вернуться хочу…

– Это та подруга, которая в Москве? – успокаиваясь, спросил парень.

– Не важно… А у тебя жена, дети, тебе о них думать надо. Червонец правильно сказал, мужики тоже правильными бывают. Я тебе больше скажу: на правильных мужиках все и держится. Как они себя поведут, так и смотрящий жить будет. Правильных мужиков уважают… Главное, козлом не стать. Петух – он по принуждению, а козел – по убеждению. Мне свобода нужна, а путь исправления ведет к условно-досрочному; но лучше лыжи сделать, чем на поклон к мусорскому начальству. Ты со мной согласен?

– Это само собой!

– Сам себя уважать перестанешь, если козлом станешь. Даже когда на волю выйдешь, плеваться будешь…

– Вот и я о том же…

Салат очень бурно отреагировал на эту проповедь, но Ролан только посмеивался, глядя на него. Вся внешняя бравада этого человека слетит, как мишура с новогодней елки, выброшенной на морозный ветер, если вдруг поднимется настоящий ураган. Он семейный человек, и тюрьма ему явно не дом, так что нет Салату смысла терпеть невзгоды ради того, чтобы заслужить почетное в неволе звание отрицалы. А если усилить нажим, то он и в лагерную прислугу запишется, лишь бы выжить.

Ролан и сам не стремился вернуться в воровское сословие – не для него это, взгляды на жизнь уже поменялись. Ему бы на волю, к Авроре, и жить с ней в свое удовольствие. Но при всем этом он точно знал, что козлом по убеждению не станет никогда. Пусть его в карцере гноят, пусть в Карбышева с ним на морозе играют, но работать на тюремное начальство он не станет.

– Да я лучше удавлюсь, чем к Храпу в его козлятник отправлюсь, – коснувшись большим пальцем своего клыка, заявил Салат.

Но Ролан уже потерял к нему интерес.

– Да ты не переживай, у Храпа строгий режим, а тебя на общий отправят. Ну, если вдруг с условным не повезет…

Зато Салат не потерял интереса к Ролану, чего нельзя было сказать о других. В камере во время ужина приблатненные славяне во главе с Червонцем заняли стол, но Ролана к себе не позвали; он так и остался лежать на своей шконке с видимым безразличием к происходящему. Он не рвался в стан к блатным, но и равнодушие к себе его не радовало. Он даже отказался от положенного ужина, чтобы не показаться ущербным.

И только один Салат вспомнил о нем. Из своего телевизора, как назывался прикрепленный к стене шкафчик для личных вещей, он достал увесистый пакет с продуктами, направился с ним к столу, а затем вернулся за Роланом и чуть ли не потребовал, чтобы тот присоединился к трапезе. Отказываться в этом случае было грешно. Тем более что возражать против Ролана никто не стал. Все правильно – он и за себя мог постоять, и на общак отстегнул.

И все равно на душе остался осадок. Не свой он здесь, чужой. Не надо было ему говорить, что блатная романтика осталась для него в прошлом. Но и врать он не мог. Может, и не воровской он человек, но в любом случае честный арестант, и никто не сможет его в этом разубедить.

А через два дня в камеру на его имя доставили сразу три посылки от родителей, но, судя по содержимому, их организовала Аврора. Сумка-рюкзак, темно-серый спортивный костюм из натуральной шерсти, уютный, не колючий овчинный жилет, отменное хлопчатобумажное белье, носки, кроссовки на липучках, тапочки резиновые и кожаные, одноразовые бритвы, пенный гель и даже несколько крепких фарфоровых чашечек для чифиря. Чувствовалось, что и продукты подбирались со знанием дела – сало с розовыми мясными прослойками, вяленая барабулька сочного янтарного цвета, лук, чеснок, карамельки, много чая в маленьких упаковках, целая россыпь сигарет – в общем, все то, что в тюрьме использовалось в качестве местной валюты. К тому же посылки были отправлены не почтой, а через пункт приема передач. Скорее всего, приемщикам дали, что называется, на лапу, чтобы все содержимое посылок поступило к адресату в целости и сохранности.