Волк и семеро козлов - Владимир Колычев

– Ты, наверное, по личности давно не получал, – хмыкнул Ролан.

– Да я его сейчас в бараний рог!..

Арнольд шагнул к Ролану, но Мишель развел в сторону руки, чтобы удержать его:

– Подожди, не надо! Человек просто не созрел для нормального цивилизованного разговора.

– А я сказал, пусти!

Ролан ехидно ухмыльнулся. Не очень-то Арнольд рвался в бой. Если хотел ударить Ролана, то давно бы уже оттолкнул своего голубовника.

– Я же сказал, подожди! Человек сейчас все поймет, и его предвзятость исчезнет. Ему еще понравится с нами…

Ролан больше не мог слушать этот бред голубой лагуны.

– Карнаух! – крикнул он.

Не дело это – ломиться с одной хаты, требуя перевести в другую. Только если эта хата не петушиная.

Санитар не замедлил подойти к решетчатой двери.

– Чего? – с нескрываемой насмешкой спросил он.

– У меня рука болит, а не дупло; зачем ты меня к проктологам направил?

– Ну, зачем так грубо? – жеманно возмутился Мишель. – Мужчина, мы же цивилизованные люди, мы должны разговаривать культурно, а вы опускаетесь до грубых оскорблений… Совестно должно быть!

Ролан свирепо посмотрел на Арнольда:

– Слышишь ты, Дольче, заткни свою Габбану, или я вас обоих на сапоги порву!

– Определенно, мужчина, с вами невозможно говорить! У вас совершенно пещерные взгляды на жизнь…

– Ты за своей пещерой следи, чтоб не дуло.

– Ох, ох, как смешно! – передразнил Ролана Мишель и, виляя задницей, убрался на свою койку.

Зато Арнольд не сдвинулся с места – ни вперед, ни назад. Стоит, сжав кулаки, злобно смотрит на Ролана.

– Карнаух, уводи меня отсюда. Считаю до трех. Раз… Два…

– Три! – хмыкнул санитар, даже не собираясь открывать дверь.

Именно на этот счет Ролан и ударил ногой в точку под обтянутым шортами «хозяйством». И в этот удар он вложил всю свою оставшуюся силу. Арнольд с воем рухнул на колени, обеими руками закрывая отбитую промежность.

Ролан презрительно усмехнулся, глядя на поверженного мужелюба. Чистая победа. И руками он его не коснулся – не опоганился, иначе говоря. Никто ни в чем его не упрекнет. Ну, разве что в карцер отправят.

– Сам виноват, – сказал Ролан, через прутья решетки глянув на Карнауха.

У санитара был такой вид, будто ему только что сделали трехлитровую клизму. Видно, он примерил на себя всю мощь коварного удара, и его перекосило.

– Я же сказал, переводи от греха подальше. Ты не послушал… Так дежурному помощнику и скажу, что ты меня спровоцировал.

Упоминание о дежурном помощнике вызвало на лице Карнауха кривую усмешку.

– Не надо никому ничего говорить…

Он вывел Ролана из палаты и перевел в соседнюю, где также имелось свободное место на втором ярусе слева от входа. Но Ролан положил глаз на нижнюю койку с той же стороны. На ней лежал грузный мужчина с крупными чертами лица и маленькими бегающими глазками. Он пытался изображать крутого, когда Ролан подошел к нему. Лежит, в полную щеку жует печенье, глядя на новичка.

– Почему не крикнул, что там пидоры живут? – резко спросил Ролан, кивком головы показав на палату справа.

– Э-э… Ну-у…

– Жить хочешь?

– Э-э, да…

– Тогда чего ждешь? – Ролан взглядом показал на верхнюю шконку, и тот, покорно кивнув головой, переехал на новое место жительства.

Ролан сам, своими руками переместил сверху вниз чистую постель, с удовольствием забрался под одеяло. Он уже засыпал, когда появился баландер.

Борщ оказался вполне съедобным, рисовая каша с костно-шкурно-жировым наполнителем также не вызывала тошноты, в теплом компоте угадывался сладкий привкус. Хлеб, правда, подкачал – черствый, с мучными комочками, но в тюрьме и третий сорт не брак. А на полдник Тихонов получил стакан самого настоящего кипяченого молока, что входило в специальный рацион для санчасти. Что ж, можно сказать, жизнь постепенно налаживалась…

Железный пол под ногами гремел при каждом шаге, противно стучал ключ-вездеход, втыкаясь в замочную скважину, заупокойно скрипели на несмазанных петлях решетчатые двери.

– Стоять! Лицом к стене!

Курорт закончился. Рана хоть и не зажила, но Ролана все равно отправили в общую камеру. Под рукой – свернутый в рулон матрас, в общем пакете – весь нехитрый набор заключенного: одеяло, подушка, белье, миска, ложка, кружка. Наконец Тихонов попал под расписку к надзирателю, который и открыл для него дверь в тюремную камеру. Ролан был спокоен: все же он не новичок, которому все одно – что сюда попасть, что в загробный мир.

Камера большая, густонаселенная, жужжала как улей в рабочем режиме. Слева вдоль стены четыре шконки в три яруса, справа – всего три; за спинкой крайней журчал унитаз, на котором тужился загорелый азиат. Торцом к окну еще два ряда шконок по паре в каждом, но здесь двойной, а не тройной ярус. Длинный стол, вмурованные в пол скамьи; на них сидели арестанты, тупо посматривая друг на друга. Было видно, что они только что резались в карты. Занятие это под запретом; контролер, может, и разрешает, но по негласному принципу «я ничего не вижу». Двое играли в шахматы; кто-то писал письмо, а может, жалобу. Справа от Ролана, прямо на голом полу, прислонившись спиной к двери, сидели два жалкого вида существа, вне всякого сомнения, из касты отверженных. Есть такое понятие, как место у параши; на воле оно вызывает ироническую усмешку, но в тюрьме все предельно серьезно и реально. Нет ничего страшнее этого места, и об этом должен думать всяк сюда входящий.

Камера жила своей жизнью, течение которой приостановилось лишь с появлением Ролана. Под потолком были натянуты веревки, на которых сушилась одежда. Воняло потными немытыми телами, от нужника шел смрад. Все шконки оказались заняты, на некоторых сидели по двое человек. Слишком уж мало здесь места, чтобы поместить лишнюю задницу, поэтому арестанты и косились на Ролана.

Он уже заметил, что за столом сидели азиаты – таджики, узбеки и прочие гастарбайтеры. В левой половине камеры в пространстве между крайними рядами шконок кучковались кавказцы; здесь свой интернационал – представители как Северного, так и Южного Кавказа. Наверняка это более крепкая и сплоченная «семья», нежели выходцы из Средней Азии. Братья-славяне оккупировали правую половину, и было их не намного меньше, чем нерусских. К тому же на дальних шконках, у окна, сидели крепкие, широкоплечие ребята.

Едва за контролером закрылась дверь, как на верхнюю у окна шконку запрыгнул шустрый худосочный паренек. До Ролана ему не было никакого дела, он занимался почтой, следил за «дорогой» – за натянутыми между окнами нитками, по которым в камеру поступали записки, мелкие посылки вроде папирос с травкой и прочим воровским добром. Если здесь существовала такая тайная «дорога», если была связь со всей тюрьмой и внешним миром, значит, это правильная хата, значит, не козлы здесь заправляют и тем более не петухи.