Железные паруса - Михаил Белозёров

– Я-я давно уже… – воодушевленно произнес Клипса, и с его губ как всегда полетела слюна.

– Стаканчик саке бы… – сказал Ван-Вэй и выразительно покрутил сплющенным носом.

Костяшки кулаков у него были разбиты и превратились в безобразные мозоли, а единственное ухо выглядело так, словно над ним экспериментировала толпа пангинов.

– Я бы и от шнапса не отказался. – Хуго-немец демонстративно сплюнул и стал насвистывать бравурный марш сквозь дырку на месте переднего зуба.

– Благодарите его… – Мексиканец показывал пальцем на Клипсу.

Он входил в роль. Даже через пять месяцев пребывания под землей он остался таким же шоколадным и блестящим, как свежий батончик.

– Известные фокусы, – подтвердил Хуго. – Тары только нет.

Клипса соображал туго, только вертел головой:

– Я-я-я… не-не-не… пью вина…

– Ша! – Поп-викарий даже постучал ложкой по краю тарелки. Тоже спектакль. – Ша!

Разговоры о еде и женщинах если не поощрялись, то и не пресекались – на усмотрение охраны. Но вот за все остальное можно было загреметь в третий блок, а оттуда? Как повезет. Могут и в пусковую шахту на залив, – а это верная смерть через десяток смен, потому что работа выполнялась даже без респираторов. А могут сразу здесь же, отстегнув ошейник, вывести в коридор и ткнуть штырем под ребро.

– Я в предвкушении, – прошептал, закрываясь рукой, Поп и прикрыл глаза нежными, как у курицы, веками. – Нервы мои… нервы… – тряпки!

Хуго успокоился и уткнулся в тарелку, а Мексиканец наконец проглотил свою порцию улиток и выразительно посмотрел на Клипсу по кличке Мясо. Иногда он его защищал от товарищей по бригаде, потому что был самым доверчивым и спокойным.

– Хо-хо-хочешь, я тебе морковку принесу? – осторожно спросил Клипса, подобострастно заглядывая в глаза, – завтра утром, или даже яблоко, оттуда… – Он осторожно показал пальцем наверх и жалко улыбнулся.

За яблоко или иной фрукт можно было купить жизнь любого из них, и они всегда помнили об этом.

– А мне? – спросил Хуго. – Чем я хуже?!

– И я бы не отказался, – вежливо напомнил о себе Ван-Вэй и улыбнулся всем остальным, так что если кто-то и наблюдал за ними, то со стороны это выглядело невинным трепом.

– Потом принесет… всем нам, – многозначительно заметил Поп. – После…

И Он понял, что Поп не хочет шума и думает только о поверхности.

Насчет поверхности они практически не знали ничего, а только слышали то, что происходило наверху, от новичков и из разговоров, которые иногда вспыхивали в столовой. Даже обо всем остальном ходили самые противоречивые легенды: от зеленых марсианах на паучьих ножках и страшноголовых, до ледяных застывших пустынь.

«Не верю я всему этому, – говорил Поп. – Какая, к дьяволу, оккупация, кому мы нужны. Треп Совета Спасения, чтобы сидели тихо, как мыши, до поры до времени, а потом, «жик…», как коров на бойне. – И проводил большим пальцем по горлу». Действовало это неотразимо: болтун Мексиканец затыкался и еще неистовее молился, безобидный изветчик – Клипса по кличке Мясо, начинал тихо проливать слезы, Ван-Вэй осуждающе качал головой и шептал: «Еще чего… еще чего… похуже Лун-бо…[1]», даже Хуго-немец из Ганновера работал вяло, хотя уж он-то повидал больше любого их них, потому что был кадровым сержантом, хотя и разжалованным, и на прусских равнинах, залитых силиконом, ловил неизвестно кого и дрался непонятно с кем, пока в один прекрасный день кто-то из начальства не решил, что на военных заводах Мангун-Кале он принесет больше пользы.

Правда, в последнее время пронесся слух, будто наверху никого не ловят. Даже по новичкам видно. Не то чтобы не могут, а просто будто бы всех переловили. А может, там что-нибудь случилось? Недавно в бригаду то ли малайца, то ли мальдивца подкинули, совершенно языка не знал. Протянул четыре смены и умер с непривычки. Так ничего и не успел рассказать. Воздух не тот, что ли? Пространство замкнутое? Одни ржавые балки пересекаются под невидимым куполом. И уйти по ним тоже нельзя. Об этом специально объявляют и показывают. Задерут прожектор – и на тебе, над головой глыбы висят, подпертые железом. Не верили. Лазили тайком. Возвращались усталые и ошалевшие. Шептались, что, вроде бы, уйти все же можно, но страшно, жутко, да и без веревок не переберешься через чего-то там. Прыгать надо, да еще в полной темноте. Мечтали расковаться, да с помощью этих цепей и уйти. Паклю на факелы собирали. Если бы не Последняя Транспортировка, пускай даже в грузовом отсеке, даже с запредельными перегрузками. Так и говорили, и думали с большой буквы – Последняя Транспортировка, как последняя надежда. Так и обещали – одна ракета, ребятки, ваша. Так что ведите себя тихо и делайте, что вам положено. Нам ведь и там работяги нужны. Только последний уборщик знает, что в ракете от силы человек восемьдесят поместятся и рассчитывать не на что, разве что протянешь ноги прямо в цехе и тебя выволокут, зацепив крюками, а тюремный доктор прикажет вскрыть яремную вену, чтобы, не дай бог, ты не уполз неведомыми коридорами и трещинами наверх.

– Скоро у нас у всех будет все, что душе угодно… – похвастался Клипса по кличке Мясо и многозначительно замолчал.

– Дай лучше сигарету, – покосившись на Бригадира, и как обычно робко с Клипсой, попросил Ван-Вэй.

– Врешь, – тихо процедил Хуго-немец из Ганновера Клипсе. – Скажи, что ты врешь.

– Отпустят нас, – заверил его Мясо, – вывезут и отпустят! Ей богу!

Этого еще не хватало, подумал Он, ибо такая новость в корне меняло дело и люди теперь будут думать о чем угодно, но только не о побеге. Нельзя было верить Клипсе, нельзя. Это Он знал точно.

– Бобов хочу, жаркое и авокадо, – напомнил Кенто-Мексиканец для отвлечения. – Святая мадонна… – И поцеловал ноготь большого пальца: – «…воздастся нищим…»

– Точно, правда… – Оглядываясь, зашлепал губами Клипса по кличке Мясо, – сам от Клямке слышал… Ей богу…

Рад был услужить. Он почти не скрывает своего пристрастия доносить. Но иногда и бригаде перепадало от щедрот охраны.

– Клямке? – переспросил Поп. – Что-то не верится…

– Точно! – доверительно наклонился к нему Клипса. – Точно!..

Поп невольно отстранился и поморщился. Клямке – это дело серьезное. Это почти точно так же верно, как и регулярная побудка через каждые десять часов.

Клямке – это бог, царь, судья.

Клямке – это главный смотритель на кухне. Главнее только петралоны, это все знают, ну, может быть, еще Совет Спасения, которого никто никогда не видел.

Поп посмотрел на него, и они встретились взглядами. Он покачал головой:

– Следи за ним, – одними губами прошептал Он и показал глазами на стол Бар-Кохбы.

Они давно научились понимать друг друга по жестам. Он еще подумал, что Сержант тоже ненадежен – слишком много в нем злости и цинизма.