Горький квест. Том 3 - Александра Маринина

– Возьми еще парочку с ветчиной, – уговаривала ее Надежда Павловна, – ветчина вкусная, свежая, Юра только сегодня привез.

– Дуня столько не съест.

– Сама съешь! Вкусные же!

– А мне нельзя, Надежда Павловна, вы же знаете.

Ей нельзя? Артем улыбнулся. Кажется, он знает, чем можно порадовать ребенка.

К этой пьесе я возвращался множество раз, уже, кажется, наизусть выучил. Она меня сразила наповал. Но произошло это не сразу, не при первом прочтении. В шестнадцать лет я не увидел ничего, кроме лихо закрученной интриги, тайны, и мне, десятикласснику, было безумно интересно узнать, чем же все закончится и как разрешится ситуация. Второй раз я перечитал пьесу «Старик» на третьем курсе и с той поры обращался к ней постоянно. Скажу сразу: с учениками я ее обсуждать не стал бы, хотя в ней, безусловно, есть о чем поговорить. Но разве они поймут суть слов Старика о том, что Христос страдал за нарушение древнего закона? Древний закон гласил: око за око, зуб за зуб, то есть за зло воздавать той же мерой, в какой причинен ущерб. А Иисус велел воздавать за зло добром. Он посягнул на нерушимость закона и за это принужден был страдать. Что толку обсуждать с подростками этот пассаж Старика, если они не знают Священного Писания (да и я сам его не знаю), не держали в руках Библию, а про Иисуса слышали только, что он, равно как и всё, что связано с религией и церковью, – олицетворение пережитков прошлого?

Не стану лукавить. Я побоялся бы обсуждать эту пьесу с детьми, потому что велик риск увлечься и сказать на уроке больше, чем нужно. Почему? Потому что пьеса на самом деле о нашей сегодняшней жизни, хотя написана еще до революции, в 1915 году. Это великое (хотя и небольшое по объему) произведение о Шантаже. Именно так, с заглавной буквы. Об угрозах, о запугивании, об унизительном страхе огласки или лишения материальных благ, о мерзостном потирании ручками от радости, когда знание чужого секрета дает тебе власть над человеком и возможность получить свою выгоду. Шантаж многолик и всесилен, любые советы и правила о том, как не поддаваться ему, как противодействовать, бессмысленны, они не работают. Есть только одно средство: не давать повода. Как говорится в старой английской поговорке, жить надо так, чтобы не было страшно подарить своего попугая самой большой сплетнице города. Но к тому времени, когда мы осознаем справедливость этой пословицы, мы успеваем наделать столько чудовищных глупостей, что в наших руках не остается ни единого средства, при помощи которого можно было бы противостоять шантажу. Но это, конечно, только в чистой теории, незамутненной практикой. А что же на практике?

А на практике нас сегодня шантажирует система. У Шантажа (того самого, с заглавной буквы) есть две разновидности. Первая: дай или сделай, иначе я про тебя расскажу. Вторая: дай или сделай, иначе не получишь от меня благ. Первая разновидность – ретроспективная, и именно ее обычно называют шантажом, вторая – перспективная, ее, как правило, именуют угрозой или запугиванием, но по своей сути она является все тем же шантажом. И если с первой разновидностью еще можно справляться, ведя идеальный образ жизни, то против второй – как против лома, приемов нет. Мы все – униженные жертвы шантажа. Мы живем с ним, живем в нем, живем под его гнетом. Но вернемся собственно к Горькому.

Спектр вариантов Шантажа в пьесе «Старик» широк и разнообразен. Рассмотрим их поближе.

Второе действие начинается сценой Якова и Каменщика Никиты. Яков дурачится, он вообще любит шутки и розыгрыши, и его разговор с Никитой – не более чем демонстрация Павлу и Тане своей способности «испугать кого угодно». «Я, брат, такое про тебя знаю…» – строго говорит он Никите и требует, чтобы тот вспомнил, чем занимался в марте 1903 года, то есть (с учетом времени написания пьесы) лет десять назад. Никита напряженно вспоминает, вспомнить точно, конечно, не может, но поскольку жизнь вел, судя по всему, честную и чистую, то уже через несколько реплик соображает, что это розыгрыш. И облегченно вздыхает: «Поди ты к богу! Я думал – взаправду что-нибудь». А Яков торжествует и похваляется: «Я могу испугать кого хотите! Любому человеку уставлюсь в глаза и начну: «А что я про вас знаю, что слышал!» Конечно, я ни черта не знаю, но человек обязательно испугается – ведь у каждого есть что-нибудь, что он скрывает, ну а я веду себя так, будто мне все тайны известны!» Как мне это напоминает манеру некоторых наших активистов…

Спустя некоторое сценическое время Яков пытается проделать тот же фокус с появившимся невесть откуда неким Стариком, не то странником, не то паломником. Старик, однако, не испугался и шутка не удалась, но почему? Потому, что есть оружие против шантажа? Отнюдь. Яков потерпел неудачу просто потому, что Старик точно знает: он в этих местах впервые, и знать молодой человек ничего о нем не может ни при каких условиях. Иными словами, он не боится не потому, что чист и праведен, а исключительно в силу логики и знания жизни.

А вот и такая картинка: все тот же Яков беседует со своим дядюшкой Харитоновым. Харитонов заставляет племянника сделать предложение Тане, падчерице Мастакова, Яков пытается объяснить, что Таня им не интересуется, не силой же ее под венец тащить, на что Харитонов на голубом глазу отвечает: «А хотя бы насильно? Девицы смелость любят. Болван!» Яков огрызается: «Попробуйте – женитесь на ней сами!» И вот тут Харитонов прибегает к шантажу: «Цыц! С кем говоришь? Вот как я вылечу в трубу да останешься ты нищим…» Вроде бы человек стремится устроить выгодный брак племянника, чтобы подстраховать его на тот случай, если бизнес дядюшки рухнет, да? А вот и нет! Вспомните-ка, что говорит Харитонов в первом действии: «Человек я неказистый, женщины меня иначе как за деньги – не любят, жить мне скушно, вот я и пью, играю… Торной дорогой всяк пройдет, а я люблю – по жердочке, над омутом, чтобы подо мной гнулось да качалось, чтобы каждую минуту думать: устоишь, Яким, али сверзишься? Вот оно в чем удовольствие жизни!» И в свете этих слов реплики Харитонова в разговоре с племянником приобретают совершенно определенный смысл: не можешь увлечь Таню романтически – возьми девку силой, тогда у нее выхода не будет, кроме как под венец, а не сумеешь – так я все свои деньги проиграю, пропью и на срамных баб растрачу, и ничего тебе не достанется в наследство. Чем не шантаж? И еще какой! Тот самый, перспективный: сделай, иначе не получишь благ.

Но Харитонов не был бы Харитоновым, если бы не использовал и другой вариант шантажа. Узнав неприятную правду об отчиме Тани, своем, между прочим, друге и куме Мастакове, он советует племяннику: «Теперь, по случаю срама, приданого можно взять гораздо больше – понял?» Иными словами, угрожай Мастакову оглаской – и он станет более щедрым, выдавая падчерицу замуж.

Линия «Старик – Мастаков» разворачивает перед нами картину шантажа классического, ретроспективного. Оказывается, Мастаков, состоятельный купец, построивший и завод, и ремесленное училище и начинающий новое строительство, когда-то очень давно был осужден за убийство: будучи рекрутом, напился вместе с солдатами, участвовал в пьяной драке, ничего не помнит, но когда выяснилось, что после драки остался труп, бесхитростный юный пьяный парнишка показался полиции самой доступной мишенью. Его и привлекли, даже разбираться не стали – он ли убил, не он ли… Присудили четыре года каторги. Отсидев два года и пять месяцев, Мастаков с каторги сбежал, взял себе другое имя, выправил документы и ведет спокойную праведную жизнь, женился на женщине с двумя детьми, овдовел, детей этих вырастил как родных, зарабатывает много и много же тратит на нужды общества (завод заводом, а со здания ремесленного училища никаких дивидендов не получишь, как ни тужься). А загадочный Старик, как выяснилось, был на каторге вместе с Мастаковым, отбыл свой срок полностью и теперь разыскал старого знакомца. Зачем? Вот это и есть самое любопытное. Чего хочет Старик? Денег за молчание? Нет. Работы, крыши над головой? Тоже нет. Тогда чего же? Этот вопрос неоднократно задает Старику и сам Мастаков, и его любимая женщина Софья Марковна, но ответ получают далеко не сразу. Старик, как выясняется, хочет, чтобы Мастаков мучился страхом. Страдал. Старик считает, что если Мастаков (но это сейчас он Мастаков, по новым документам, а раньше был Гусевым) не отбыл свой срок на каторге до конца, сбежал, облегчил себе жизнь, то теперь должен как бы отдать долг и пережить страдания, от которых он себя когда-то незаконно избавил. «Ну, предашь ты меня суду, разоришь мою жизнь, – какая в этом польза тебе?» – в отчаянии спрашивает Мастаков, а Старик отвечает: «Мое дело». «Зачем бежал? Зачем страдания не принял?» – «Жить хотел я, работать». – «Страдание святее работы», – строго произносит Старик, и Мастаков восклицает: «Зачем оно? Какая от него польза? Кому? Кому? Ну, говори, дьявол!» Вот тут-то Старику бы и дать ответ на вопрос, мучающий многих философов и ученых: для чего человеку даются страдания? Должен ли человек идти им навстречу или имеет право уклоняться от них, избегать? Но ответа у него нет, как нет и никакой собственной философии, на неудобный вопрос ему сказать совершенно нечего, поэтому он меняет тему и переходит в наступление: «Не лайся, я смолоду облаян! Ты у меня весь в горсти, как воробей пойман». Излюбленный прием демагогов. Интересно, почему, читая Горького, я так часто перескакиваю мыслями на наши комсомольские собрания? Между прочим, никакой собственной философии у Старика и в самом деле нет, это он только вид делает, что борется за некую идею справедливого страдания, а сам-то своей помощнице Девице обещает, что после встречи с Мастаковым они «большими кораблями отсюда поплывут». Так что все многозначительные и псевдовысокодуховные уклонения Старика от ответа – не более чем обычное манипулирование с целью выколотить побольше денег.