Проклятье Жеводана - Джек Гельб

мог глядеть на нее без дрожи, и сейчас, будучи взрослым юношей, мне с трудом дается сохранить лицо, когда папа говорил о своей сестре Арабель.

Меня обливало холодным потом и трясло в лихорадке, когда я знал, что тетя у нас в гостях. Конечно, я не выходил к ней и, запершись на несколько оборотов в своих покоях, ужасался, что в наших с ней жилах течет одна кровь, кровь Готье.

Вспоминая все эти ужасы, которые неизменно тянулись за мной от одной только мысли о тете, я просто был готов употребить всю свою власть, присущую мне в моем возрасте, чтобы любой ценой остаться дома.

Отец, уже знакомый с моим отчаянным нравом и громкими заверениями, вплоть до самоповреждений, смирился с моей волей и оставлял меня наедине с моими мрачными томами прямиком из темных веков.

Стал я затворником поневоле, из-за собственной слабости, из-за немощи пред этим леденящим душу ужасом, который завладевал мной, подобно злому гению.

На старинных страницах рядом с житием Святого Варфоломея соседствовал рецепт трески с луком. Те иллюстрации, что уцелели, вызывали во мне смешанные чувства. Больше всего на свете я мечтал захлопнуть эту толстенную книгу и швырнуть ее в огонь, чтобы больше ни я, ни один из смертных не увидел этих чудовищ, что вились своими телами меж раскидистых деревьев.

Я тщетно пытался разгадать, где же все-таки начинается хвост змея, а где могучий дуб протягивает свои ветви, усеянные крупными желудями.

– Чего… – смутился я, завидев на одной из ветвей… ну, видимо, лист очень странной формы.

Не мог же средневековый безымянный творец на дубе запечатлеть растущее яблоко? В этот миг, когда мое юное сердце пылко трепетало в ярой жажде познать, как на дубе оказалось яблоко, раздался громкий стук. Невольно я отпрянул назад и может даже вскрикнул – я редко не отдаю себе в том отчета.

Я поспешил по коридору, боясь, кого же это занесло в такую ночь в наше поместье. В моей памяти медленно просыпались с десяток хмурных лиц, которые являлись абсолютно точно знакомыми папы, но я ни под какими бы пытками не вспомнил бы их имена, а это притом, что нас представляли друг другу. В конце концов, оставалось надеяться, что юному мальчишке простят его рассеянность в этот поздний час.

– Я сам встречу, – властно приказал я жестом отойти слуге, который потирал глаза спросонья, уже подорвавшись отворять двери.

Как я и ожидал, на пороге стоял кто-то даже не из тех знакомых, а из их слуг.

– Граф Готье дома? – спросил тот, заглядывая за меня, как заглядывают за плечо слуги.

Видно, принял меня за пажа, раз не протягивает мне письмо, прислоненное к сердцу.

– Прямо перед тобой, – произнес я, хотя мой голос был еще по-детски звонок и едва ли мог звучать как угроза.

Я выхватил письмо у него прямо из рук.

– Доброй ночи, – ответил я, и на этом моя любезность закончилась.

Я приложил все свои силы, чтобы резко и разом захлопнуть дверь. Получилось довольно недурно, и я был доволен собой.

Я пошел в кабинет отца, ведомый долгом благородного сына. Стараясь идти быстрее, чтобы мрачные тени не успевали за мной, я перепрыгивал через несколько ступеней сразу. Причем я делал это настолько ловко, что ни одному созданию ночи до сих пор не удалось меня поймать.

Преодолев большую каменную лестницу, я окинул проход победоносным взглядом и продолжил путь к кабинету папы.

Поскольку я сильно спешил, немного пролетел с дверью, и когда я дернул ручку на себя, замок оказался запертым.

Досадливо цокнув, я продолжил свой пусть по коридору, точно уверенный, что кабинет – одна из немногих комнат, которая была всегда открыта для меня.

Это сыграло значимую роль в том, что это было одно из моих любимых помещений, ведь именно здесь я проводил больше всего времени с отцом. Он был вечно занят, уткнувшись во многие-многие письма, наподобие того, какое я сейчас принес.

Помниться, мы сидели как-то прямо здесь, и я разглядывал проиллюстрированный атлас. С шелковых на ощупь страниц на меня глядели могучие крылатые хищники, птицы-падальщики из далеких южных стран. Мне они напоминали драконов из средневековых гравюр.

Когда я поднял взгляд и увидел своего отца, ссутулившегося за столом, одетого полностью в черное, все это, вкупе со светлой головой, вызывало у меня ассоциацию с этими южными птицами. Признаться, я не могу отделаться от такой мысли до сих пор.

Все, что у меня было сейчас, – это воспоминания об отце и надежда, что он вернется поскорее, ведь когда настоящий хозяин замка возвращается в свои владения, подлые тени прячутся по углам и не смеют распускать свои лапы, когти и щупальца.

Я положил письмо на стол отца и, клянусь Богом, вознамерился коротать эту длинную ночь в большом зале, читая старые книги, как коротенькое словечко заставило меня замереть.

– Серж… – вслух прочитал я.

Это имя значилось на конверте. Не было в принципе ничего странного в том, что дядя Серж де Ботерн, муж той самой жуткой тети Арабель, писал моему отцу – друзьями они сделались в незапамятные времена.

Но я точно помню причину своего резкого отказа – это была тетя Арабель.

Я залез на край кресла и задумался, почему дядя Серж писал моему папе, ведь они должны появиться на одном вечере?

Не в силах больше гадать что к чему, я взял письмо и осмотрел его. Мне повезло, и сургучная печать застыла в такой форме, будто бы ее нарочно делали с мыслями о том, чтобы мне было удобно снять ее без повреждений.

Я привстал на цыпочки и оглядел стол в поисках ножа для писем.

Из-за кип бумаг на меня глядела золотая рыбка-чернильница. Я с большим удовольствием смахнул пальцем ее верхнюю подвижную часть, со звонким щелчком закрывая ей рот.

Приятный мелодичный звук заставил меня улыбнуться.

А потом я вспомнил, что искал нож для писем – его лезвие идеально подходило сейчас для моих целей.

Тогда, будучи ребенком, я еще не знал, какие откровения меня ждут, и уж тем более не мог знать, что эти самые откровения придется хранить в молчании целых шесть лет, прежде чем я найду им должное применение.

И вот я, взрослый юноша, пронес с собой этот секрет, о котором знали я и ныне покойные супруги де Ботерн.

«Наконец-то мое терпение будет вознаграждено», – думал я, обхватив себя руками.

То ли порыв ночного ветра, то ли давние, давно забытые воспоминания о жуткой тете заставили пойти мою кожу