Внук Персея. Мой дедушка – Истребитель - Генри Лайон Олди

– Хаа-ай, гроза над морем…

Зрители начали переглядываться. Беспокойство поселилось в сердцах. Резкая смена настроений атлета, его поведение, песня, сорвавшаяся с губ – все предвещало беду. Кое-кто уже творил охранительные знаки, косясь в дальний конец стадиона – туда, где располагался храм Аполлона. Внемли, Блистающий! Неужели твой смертный брат задумал святотатство? Лучшие дискоболы Пелопоннеса с трудом метали диск через реку Алфей. Расстояние от постамента до святилища было гораздо больше. Тем не менее, многим почудилось, что атлет броском намерен расколоть алтарь.

– Хаа-ай, Тифон стоглавый…

Взмах, второй; дискобол перенес вес на правую ногу. Левая встала на носок. Наклон туловища, свободная ладонь ушла к колену. Атлет вел себя так, будто позировал скульптору. Красота собственных действий заворожила его. Черты лица – расслабленные, умиротворенные – излучали покой и безмятежность. Он искоса глянул на диск: что это? ах, да… Готовый к полету, диск мерцал крошечной луной. Фигура Персея стала бронзовой. Четко обозначились ребра; грудные мышцы превратились в доспех. Бросок, и тело взорвалось движением – отточенным, как наконечник копья. Диск вычертил безумную траекторию, стремясь к победному рубежу. Не сила атлета – крылья зрительского восторга несли его. С небес пал оглушающий жар, воск, который скреплял перья крыльев, растаял – в зените полета диск, подобно хмельному забулдыге, шатающемуся от стены к стене, изменил направление. «Чечевица» из бронзы накренилась – «Хаа-ай, гроза над морем, хаа-ай, бушует Тартар…» – забирая правее…

И ударила по западным трибунам.

Персей ринулся туда за миг до вопля. Улыбки, песня, самолюбование – все исчезло, как не бывало. По стадиону несся сын Зевса, Убийца Горгоны. Он бежал так, как здесь еще не бегали. Зрителям даже померещилось, что Персей вот-вот взлетит навстречу убийственному диску, приняв удар на грудь. Бронза мертвая столкнется с бронзой живой, и диск разлетится вдребезги. Герой успеет, спасет, исправит свою оплошность…

Зрители надеялись, и надежда умерла вместе с одним из них.

Старик лежал на сиденье, запрокинув голову. Край диска раздробил ему тазовые кости. Кровь хлестала из артерии. Двое мужчин, похожих на охранников, шагнули к старику – и остались на месте, когда Персей с разбегу упал на колени перед несчастным. Дискобол схватился за голову, раскачиваясь из стороны в сторону. Сейчас Убийца Горгоны походил на горького пьяницу, которого утром настигло жесточайшее похмелье.

Старик, еще живой, смотрел на героя, будто видел Таната Железнокрылого, прилетевшего исторгнуть старческую душу.

– Ты!.. ты…

– Акрисий! – ахнул кто-то сообразительный. – О боги!

И трибуны подхватили:

– Акрисия убили!

– Аргосский ванакт погиб!

– Пророчество! Сбылось!

– Боги, смилуйтесь…

Если это и был Акрисий – Персей не мог узнать его. Герой никогда в жизни не видел деда. Пророчество обещало Акрисию смерть от руки внука, и Акрисий боролся с судьбой, не брезгуя никаким оружием. Дочь, заточенная в подземелье, сундук, качавший на волнах юную Данаю с младенцем; сплетничали, что идею отправить Персея за головой Медузы – и ту серифскому басилею подсказал Акрисий, желая погубить внука любой ценой. Перед визитом в Аргос возмужавшего Персея он сбежал из города – во всяком случае, заявил об этом громче громкого. И вот – смерть подтвердила его ложь. От судьбы не уйдешь, как ни юли. Хоть беги, хоть притворяйся, что бежишь.

Судьба – опасный виночерпий. Ее чашу пьешь до конца.

Безбожник всего лишь полагает, что богов нет. Суеверный страстно желает, чтобы их и не было, и верит он в них против воли, потому что боится не верить.

Плутарх Херонейский, «О суеверии»

– А теперь пусть юные господа посмотрят направо. Здесь мы можем видеть могилу Аргоса, сына Зевса и Ниобы, первой смертной женщины, с которой возлег Громовержец. Невежды полагают Аргоса основателем нашего города. Но мудрецы – о, мудрецы знают, что Аргос лишь дал городу свое имя, тогда как раньше сей град звался Форониконом. При Аргосе в наших краях расцвело земледелие…

Могила была не очень. Захудалая, скажем прямо, могила. Аргос – основатель или нет – заслуживал лучшего погребения. Сражай он чудовищ, земляки бы ценили Аргоса больше. Небось, разукрасили бы могилу по-царски. Все равно – нехорошо. Некрасиво. Даже если земледелие.

– Левее располагается храм Посейдона, именуемого Отцом Наводнений. В давние времена, споря с Герой за нашу землю, владыка морей залил Арголиду водой. Но милостивая Гера уговорила его отступиться. Благодарные аргивяне, похоронив утопленников, возвели Отцу Наводнений храм. Не забыли аргивяне и нашу заступницу – дальше мы видим храм Геры Цветущей…

Храм был лучше могилы. Двускатная крыша из плит мрамора. Резной треугольник фронтона: павлины, кукушки и цветущие гранаты. Над колоннами – водосточные желоба с мордами львов.

– А это что?

– Это провал, ведущий в земное чрево. Им мы любоваться не станем.

– А что делает эта старуха?

– Спускает туда горящую лампаду.

– Зачем?

– Смотрите под ноги, юные господа. Упадете – не выберетесь и с лампадой…

Раб-педагогос разливался соловьем. Он из кожи вон лез, живописуя достопримечательности Аргоса – не считая провала, темного во всех смыслах. Восхищение боролось в Амфитрионе с усталостью. Ночь под открытым небом аукнулась жесточайшей простудой. Ломило кости, в висках колотились злые молоточки; текло из носа. Мальчик крепился, не показывая вида. Еще запрут лечиться… Горячее молоко с медом, отвар тимьяна: бр-р-р! Дед, по счастью, мало интересовался самочувствием внука. Сразу по прибытии в Аргос молодежь – под охраной Эхиона – отправили на все четыре стороны, то есть гулять, а Персей заперся с аргосским ванактом.

– Перед храмом Геры мы видим еще одну могилу. Ее называют «Сестринской». Здесь погребены галии, морские вакханки. Их в Арголиду с островов привел Дионис Освободитель…

– Замолчи!

– Почему? – изумился раб. – Я только начал…

– В моем присутствии не произносят это имя, – Амфитрион выпрямился. Даже голову слегка попустило. – В нем есть божественный звук. А я и мой дедушка Персей не считаем Косматого богом. Придержи язык, если не хочешь беды.

Наградой мальчику был взгляд спарта Эхиона.

– Хорошо, – уступил педагогос. – Итак, тот, о ком шла речь, привел галий в наши земли. Твой дед Персей их истребил. Прах галий…

– Дедушка? А зачем галий похоронили здесь?

– В память и назидание, – раб воздел палец к небу. – Отсюда, мимо храма Деметры Пеласгийской и статуи Зевса-Изобретателя, мы выходим на рыночную площадь. На краю площади гости Аргоса могут видеть земляной холм. В нем захоронена голова Медузы, именуемой Горгоной…