Печаль на двоих - Николь Апсон

Джозефина села в машину, и тут же с приборного щитка на нее повеяло запахом бекона.

— Время ленча давно прошло, и я подумал, что вы, наверное, проголодались, — сказал Билл. — За углом есть приличное кафе, но если мы туда заглянем, то не успеем до темноты попасть на Дэнбери-стрит.

Тронутая его вниманием, Джозефина развернула жиронепроницаемую бумагу.

— Билл, я же сказала, что за ленч плачу я. Вы и так делаете мне уйму одолжений.

— Мне, мисс, это приятно. А в следующий раз вы меня угостите.

Сначала они катили назад по той же дороге, по которой приехали в Ист-Финчли, а потом резко свернули влево. Пока сержант пробирался по лабиринту маленьких улочек, отходивших от Каледониан-роуд, Джозефина восхищалась тем, с какой уверенностью он выбирал маршрут. Не будучи лондонцем по рождению, Билл, однако, слился с городом так, как нередко с ним сливаются те, кто переехал сюда жить по собственному выбору. Сейчас трудно представить, как чувствовал он себя в этом городе, когда перебрался сюда совсем юным парнишкой, — ведь именно таким Билл, судя по всему, и был во время процесса над Сэч и Уолтерс.

— А вы многое помните об этом деле? — спросила Джозефина.

Она доела бутерброд и, как Билл ей велел, бросила пакет себе под ноги, где он присоединился к куче остального мусора, скопившего там по крайней мере за неделю.

— Боюсь, что не очень. Если честно, я так был занят делами, в которых мне поручали участвовать, что уже было не до тех, к которым я не имел прямого отношения. Я, конечно, об этом деле слышал, и в Ярде о нем тоже без конца говорили, потому что Уолтерс жила в одном доме с двумя полицейскими. Но к тому времени, как меня к нему подключили, оно практически было закончено. Я лишь участвовал в доставке братьев Биллингтон.

— Когда я узнала, где жила Уолтерс, была просто потрясена. Как ее угораздило поселиться рядом с двумя полицейскими?

— Ну, судя по всему, она особым умом не отличалась.

— Если доверять ее показаниям, то она была совсем необразованна. Но что касается ума… Может быть, она специально притворялась глупее, чем была на самом деле?

— Возможно, тут имел место двойной блеф, и тогда это была с ее стороны невероятная наглость. Убийство детей под носом у полицейских настолько нелепо, что в такое невозможно поверить.

— Ей это и вышло боком.

Билл вопросительно посмотрел на Джозефину.

— То, что она приносила домой младенцев, вызвало у полицейских подозрения, и они стали за ней следить. Уолтерс поймали на месте преступления — с мертвым ребенком. Неизвестно, попалась бы она вообще, если бы жила в каком-то другом месте.

— А какие еще имелись против нее доказательства?

— Одна свидетельница рассказывала, что видела как-то Уолтерс в харчевне в Уайтчепеле, и в руках у нее был завернутый в одеяло младенец. У женщины возникли подозрения, потому что ребенок не ворочался и не издавал никаких звуков, а Уолтерс дала ей нелепое объяснение, что он под наркозом. Была еще одна свидетельница: кажется, ее звали Эванс. — Джозефина пошарила в сумке в поисках блокнота, полистала страницы, а потом отодвинула от себя блокнот так, чтобы прочитать свои записи без очков. — Прошу прощения, ее звали Нора Эдвардс. Похоже, она выдала их обеих. Эта женщина прочла в газете объявление Сэч и явилась к ней в лечебницу, чтобы родить ребенка. Сэч пыталась уговорить ее отдать младенца на воспитание, но Нора отказалась — решила оставить ребенка себе. Нора поселилась в доме у Сэч, став ее служанкой. На суде Эдвардс свидетельствовала, что Уолтерс постоянно уносила из дома детей, и служанке было строго-настрого приказано не рассказывать матерям, кто их забирал. — Джозефина отложила в сторону блокнот и задумалась. — Знаете, когда я читала отчеты из зала суда, эта часть мне была совершенно непонятна. Эдвардс явно знала, что происходит, в чем я еще больше убеждена сейчас, когда увидела Клеймор-Хаус. Почему же она оставалась в доме? Как она могла там находиться, зная, что ее собственное дитя едва избежало такой же участи? В лучшем случае Эдвардс, делая вид, что ничего не замечает, способствовала преступлению, а в худшем — играла в нем гораздо более важную роль. Вероятно, Эдвардс свидетельствовала против Сэч и Уолтерс для того, чтобы спасти собственную шкуру.

— Возможно, но не забывайте, что она была незамужней матерью. У нее тогда не имелось особого выбора, а Сэч предложила ей надежный кров — крышу над головой и никаких лишних расспросов. Для нее, наверное, это был дар небес. Принципы принципами, мисс, но когда тебя выбрасывают на улицу, тебе не до высокой нравственности.

Джозефина молча обдумывала его слова.

— Я не говорю, что эта женщина поступила правильно, — продолжал Билл. — И я, разумеется, не оправдываю того, на что пошли Сэч и Уолтерс. Но не забывайте, что женщины приходили в этот родильный дом. Не случайно, и я не слышал, чтобы кто-нибудь из мужчин, от которых те женщины забеременели, счел себя хоть в какой-то мере виновным.

— Интересно, что вы обратили на это внимание. Ну разве не возмутительно, что всем свидетельствовавшим в том деле мужчинам — я имею в виду отцов — позволили остаться анонимными, а именами и описаниями матерей пестрели все газеты? — Джозефина посмотрела на Фоллоуфилда и вдруг почувствовала стыд от того, что этот пятидесятилетний человек, работающий в таком месте, где презрительное отношение к женщинам далеко не редкость, отнесся к представительницам ее пола с большей снисходительностью, чем она сама. — Конечно, вы правы, Билл. Жаль, что вокруг нас не много таких мужчин, как вы.

Сержант улыбнулся:

— Я уверен, что сохранять в этом вопросе объективность намного проще холостяку, да еще в том возрасте, когда женщины уже махнули на него рукой.

Пробки в это время суток были почти непробиваемые. Они медленно проехали мимо станции метро, а потом мимо солидного, со знакомыми очертаниями здания Лайонс-Корнер-Хауса, которое в сравнении с окружавшими его обшарпанными домами, можно сказать, ласкало взор. И лишь когда Фоллоуфилд свернул на тихую Коулбрук-роу, Джозефина вздохнула с облегчением: пробки кончились. Тянувшиеся до половины улицы городские сады здесь составляли дружелюбный контраст с расположенными по обеим сторонам элегантными, но утомительно однообразными зданиями в георгианском стиле.

Дэнбери-стрит шла параллельно Коулбрук-роу, и вела к ней очередная цепочка однотипных домов. Здания здесь были несколько более современные — наверное, ранневикторианские, подумала Джозефина, — и не такие просторные: в них имелось всего три этажа, включая подвальный. Этот район находился ближе к центру города, и по всему чувствовалось, что дома тут густо населены и, следовательно, большинство квартир занимали не хозяева, а съемщики.

— Какой из них дом Уолтерс? — спросила Джозефина, открывая дверцу машины.

Фоллоуфилд указал на дом слева от него. Джозефина внимательно посмотрела на здание, в котором Энни Уолтерс убила по крайней мере двух младенцев, и, к своему удивлению, заметила, что оно было одним из немногих на улице, за которым любовно ухаживали. Уже почти стемнело, и в ноябрьском воздухе веяло снегопадом, однако было хорошо видно, что комнаты этого дома, освещенные мягким, теплым светом, не имели ничего общего с мрачной, удушающей атмосферой жилища Уолтерс, описанного в свое время в газетных репортажах. Дом находился явно в лучшем состоянии, чем окружавшие его строения, и, похоже, готовился к семейному торжеству: в одном из окон верхнего этажа висела детская игрушка, а справа от изящной двери гордо высилась стопка подарков.