Нашествие - Тимур Максютов

* * *

Посетители к главному авторитету в кагале Солдайи толпились вдоль стен. Кому повезло занять местечко – дремал на лавках.

Ставни были закрыты от жаркого июльского солнца, свечи нынче дороги, так что в комнате царил полумрак, и широкий силуэт Хаима лишь угадывался на фоне стены.

Только что счастливый представитель общины из Кафы получил деньги на восстановление сгоревшей после монгольского набега синагоги. Вознося хвалу щедрости единоверцев, гость отступал к двери – и едва не был затоптан здоровяком в драном кожухе.

Верзила стряхнул вцепившегося в рукав плешивого привратника, втянул воздух и гаркнул:

– Ну и дырища. Жидов, что крабов при отливе. Кто тут главный?

– Таки не надо делать шумно, – тихо сказал Хаим, – ждите очередь, имейте ваше терпение. Или у вас такой срочный вопрос? Были бы ваша жена, так я бы себе подумал, будто вы уже почти совсем родила.

– Я пришёл порешать за рыбу, и это сильно срочно.

– Это очень хорошо, что кто-то наконец-то пришёл порешать за рыбу. А то ей так трудно: говорить она не умеет, и никто не берётся за неё порешать. Но вы всё-таки постойте у стеночки, и ваш черёд обязательно придёт даже раньше, чем мессия.

Тихая речь подействовала на здоровяка успокаивающе, и он позволил плешивому оттащить себя в сторонку.

Вперёд выступил старик в ветхой меховой шапке. Его сопровождал юный сын, скрюченный под тяжестью мешка.

– Цадик Хаим, нас послал к тебе рабби Иохим из самого Рима. Беда свалилась на несчастные еврейские головы, будто до того нам было мало. Они избрали папой Григория, чтобы я вывихнул ногу, танцуя на его могиле.

– Что вы говорите! – покачал головой Хаим. – Как же они могли! Интересуюсь спросить: а кто избрал?

– Ну как, – растерялся старик, – разумеется, кардиналы. Избрали нового папу римского, который стал Григорием Девятым.

– Девятый – это, наверное, не сильно новый? Всё-таки до него имелось целых восемь, и это – только Григориев, а ведь были, наверное, и с другими именами. Это очень любопытно, но я таки не могу понять: какое отношение это радостное прискорбное событие имеет к евреям?

– Самое прямое. При папе обретается шмок Домнин, изгнанный из еврейской общины за сомнения в святости талмуда. И теперь Домнин, чтобы его носили на руках до самого кладбища, сделался христианином.

– Это не первый и не последний еврей, который сделался христианином или сыном их бога, неважно. И ты бежал из самого Рима, чтобы сообщить мне о таком пустяке?

Старик вздохнул:

– Это не пустяк, цадик Хаим, совсем не пустяк. Домнин заявил, что талмуд оскорбителен для христиан и должен быть уничтожен. Рабби Иохим уверен: пройдёт немного времени, и новый папа Григорий повелит отобрать наши священные книги и сжечь. Потому я и бежал так далеко, на край света. Здесь, в Солдайе, распоряжения папы не имеют такой силы, как в Риме или Париже. А в моём мешке – самая главная драгоценность евреев Рима, Равенны, Анконы и других городов. Свитки талмуда, которые от руки переписывались нашими предками на протяжении веков. Некоторые из них помнят Палестину. А может быть, даже Египетское пленение. Они не должны погибнуть.

Хаим поднялся и сказал:

– Ты сделал великое дело, старик. И сделал его верно. Я немедленно попрошу собрать кагал, чтобы решить, как лучше сберечь святыни, чудесно спасённые благодаря твоему мужеству. Думаю, на сегодня это – единственное дело, заслуживающее внимания.

Присутствующие зашумели, столпились вокруг гостя из Италии: каждый норовил высказать восхищение растерявшемуся от такого внимания старику. Многие начали пробираться на выход.

Верзила в кожухе очнулся:

– Как это – «на сегодня всё?». А как же за рыбу?

Врезался в толпу, как катран врывается в стаю тюльки, и начал пробиваться, раздавая тумаки и пинки. Добрался, упёрся гигантскими кулаками в столешницу и проревел в лицо Хаиму:

– Мне дела нет до богохульных книжонок, да и вообще, плевал я на ваше жидовское племя. Но за рыбу ты мне ответишь, и ответишь прямо сейчас! Какого хрена ты задрал цену и скупаешь весь утренний улов?

Иудей поморщился:

– Молодой человек, ну до чего же вы шумный. Ваша мама не оглохла, когда рожала такое чудо? А за цену на рыбу вы не волнуйтесь: она будет такая, какую я захочу. Это называется коммерция; впрочем, умоляю вас, не запоминайте это слово. Не дай бог, ваша голова заболит: слово для вас слишком длинное и может не поместиться в столь крохотном комочке соплей, который вы считаете своим мозгом.

Верзила замер на какое-то время, собрав на гладком лбу непривычные морщины. Потом сообразил. Выхватил из-за пазухи громадный нож и заорал:

– Так ты ещё и смеёшься надо мной, христопродавец! Убью, животное!

Хаим вдруг подлетел, словно распрямившаяся пружина: через секунду он уже стоял на столе, выбитый из руки громилы нож улетел в угол, а в горло упирался кривой сарацинский клинок:

– Ну ты, ушлёпок криворукий. Будешь размахивать в моём доме железякой – проглотишь её, не жуя. Понял, огрызок?

– По… Понял, уважаемый, – просипел верзила, косясь на сверкающее лезвие, – я пойду тихонько по своим делам, хорошо? И нашим всем передам: делать всё, как велит господин по имени Хаим.

– Вот именно, что Хаим, – иудей вздохнул, – всё разговоры разговариваю. Твоя башка давно валялась бы на полу и с удивлением взирала на твои же кишки, если бы меня звали, как прежде, Хо…

– Хорь!

Последнее крикнул высокий монах, идущий от двери.

Гордость кагала Солдайи пригляделся – и чуть не выронил клинок.

– Анрюха! Братишка!

Тамплиер обнял бывшего атамана бродников. Улыбнулся:

– Как всегда, с саблей в руке.

– Конечно, – рассмеялся Хаим-Хорь, – сабля всяко лучше, чем меч. Ну, ты помнишь.

Июль 1229 г., Добришское княжество, река Тихоня

– Вот здесь всё и было, княже. Из тех кустов стреляли, кормчего первым. Потом на челноках выскочили и добили оставшихся. Струг к берегу подтянули, хабар забрали и корабль подожгли. Не доглядели мы. Надо было хотя бы пяток ребят им дать, чтобы до переволока проводили. Да купцы отказались. Мол, места тут тихие.

Десятник добришской дружины виновато развёл руками.

Дмитрий поморщился: к гари примешивался тошнотворный запах разложения. Три дня уже, да на такой жаре…

Заставил себя – поднялся на борт уткнувшегося в песок полуобгоревшего остова. Трупы грабили основательно, до исподнего. На распухших полуголых телах, на чёрных потёках сидели синие мухи и даже не пытались улететь.

Весь борт и обугленная мачта были утыканы лёгкими камышовыми стрелами с наконечниками из рыбьей кости.