Путь самурая - Евгений Щепетнов

– Нет.

– Почему нет?

– Потому что деньги этого не стоят. Жизнь человека дороже. И потому, что этим я отличаюсь от бандитов. Убив ради денег, я встану на одну доску с бандитами. И тогда лучше пулю себе в лоб.

– А если это не ради денег, а ради родины?

– Хм… если мне докажут, что это ради родины.

– Ты понимаешь, что тебя могут убить?

– Путь самурая – путь смерти!

– Вот как… ты у нас самурай! Хм… ну что же, не самый плохой пример для подражания. Хотя и у них есть спорные вопросы. Но речь не о том. Вопрос: ты способен отдать всего себя этому делу? Тренировкам до изнеможения, боли, страху? Ты способен исполнять на тренировках все, что я тебе прикажу, не раздумывая, без сомнений и колебаний? Готов снести унижение, страдания, которым я могу тебя подвергнуть на тренировках? Подумай, прежде чем сказать, потому что любой твой отказ на тренировке может привести к тому, что я тебя выгоню и больше не приму.

– Я готов. Все, что угодно. Если это не затронет моей чести офицера!

– Да боже упаси! – Сазонов отмахнулся руками, будто от нападавших на него бесов: – Ты чего там удумал? Никаких извращений, ты что?! Хе-хе-хе… Ну мо́лодежь! Ну чудесники! Я бы и не додумался… Ладно, не красней, я понимаю. Теперь можешь задавать вопросы мне.

– Вы кто?

– Человек.

– Ах, вот так! – усмехнулся я. – Ну, держитесь! Вы пенсионер?

– Хм… да.

– С какой должности вы ушли на пенсию?

– Хм… государственный служащий.

– Военный?

– Нет.

– Спецслужбы?

– Табу. Я всегда теперь буду говорить «табу», когда не хочу отвечать.

– Вы убивали людей?

– Да.

– На войне?

– Да.

– В гражданской жизни убивали людей?

– Нет.

– Где вы изучали специальные приемы?

– Табу.

Так… о чем бы его спросить? О чем? Столько было вопросов, и вдруг не осталось ни одного! Все какие-то ничтожные, глупые…

– Вы женаты?

– Нет.

– Почему вы живете именно здесь?

– Мне здесь нравится.

– Вы от кого-то скрываетесь?

– Табу.

– К кому вы обратились, чтобы к вам прислали именно меня?

– Табу.

– Вы будете меня учить… тому, как нужно правильно убивать людей? – Какой жуткий вопрос, я едва не поежился. Но Сазонов и глазом не повел.

– Пока не знаю. Ну что, выдохся?

– Выдохся.

– Что-то понял?

– Ни черта ничего не понял, кроме того, что вы не желаете, чтобы я лез в вашу жизнь.

– А зачем тебе знать обо мне? Вот прихватят тебя бандюки, начнут резать на части, ты меня и сдашь. И что тогда? Зачем мне давать тебе лишнюю информацию? Сдашь, сдашь! Не строй такие рожи. Все сдают. Если человека довести до пограничного состояния, когда ему все равно, что с ним будет, лишь бы закончилась пытка, – он сдаст всех на свете!

– И вы тоже?

– Я – нет.

– Почему вы – нет?

– Потому, что меня учили терпеть боль. И потому, что я могу остановить сердце усилием воли. Не надо так таращить глаза. Никакого Шаолиня. Практики управления телом, в том числе и сердцем, развиты не только в Китае. Есть еще Индия, есть… в общем, много есть мест, где умеют это делать. И я умею.

– И я хочу уметь!

– Хм… чудной ты. Это вырабатывается годами. А ты ведь хочешь всего за полгода научиться убивать людей так, как этого не умеют многие большие специалисты! Ты понимаешь, что это нереально? Понимаешь, что нужно время для того, чтобы ты подготовился хотя бы вполовину от того уровня, на котором нахожусь я?

– Понимаю. И я не начну до того, как вы скажете, что я готов. Я буду терпеть лишения, боль – все, что связано с обучением. Но… добьюсь! У меня нет другой цели! Я уже мертв! Меня нет! Потому убить меня нельзя. Есть только это тело, и это тело проживет столько, сколько нужно для того, чтобы уничтожить своих врагов. Вот так!

– Красиво. Пафосно. Но понятно. Тогда вот тебе вопрос: ты сказал мне о плате. Деньги мне не нужны. А если я попрошу убрать какого-нибудь человека, который тебе лично ничего не сделал?

– Если вы докажете мне, что это плохой человек, я сделаю.

– Хм… хорошо. Я обдумаю наш разговор. Еще чаю? Пирогов?

Я понял, что Сазонов хочет побыть один, что аудиенция закончилась, и поспешно вскочил со стула.

– Спасибо, очень вкусные пироги. Вы сами их готовили?

– Скажем так: еще я люблю готовить! – Глаза Сазонова снова смеялись, и сейчас он был похож на доброго дядюшку, никак и ничем не связанного ни с какими убийствами. Словно не он несколько минут назад спокойно рассуждал на тему «убийство человека». Интересная метаморфоза, да. Очень даже интересная!

– Когда вы сообщите мне о своем решении?

– Сообщу, не беспокойся! – Глаза Сазонова чуть прищурились, и лицо снова стало каменным, как у статуи. Я не стал уточнять, каким образом он сообщит мне о своем решении, и, быстро попрощавшись, покинул его дом.

Пока шагал к опорному, все думал: а что вообще происходит? С какого хрена я вывалил всю информацию о себе совершенно незнакомому человеку? О котором знаю только то, что он умеет ловко положить напавших на него хулиганов?

Почему у меня к нему такое доверие? У меня, видавшего виды тридцатилетнего мужика?

Впрочем, мужики, как говорится, в поле пашут. А я лейтенант милиции и по всем срокам должен уже быть старшим лейтенантом. Жизнь меня тряхнула и научила доверять своей интуиции. Я бы не назвал себя таким уж физиогномистом, но кое-какое чутье у меня точно есть. И оно мне говорило: да, можешь верить этому человеку. Не до конца, но можешь.

До конца я вообще никому не верю. Даже самому себе. Единственный человек, которому я верил на сто процентов, лежит сейчас на городском кладбище под скромным памятником из черного камня. И две фотографии – улыбающиеся, такие родные, такие дорогие мне лица! Ну зачем, зачем я потащил их гулять в парк?! Зачем зашел за этим мороженым?! Зачем вообще я… Тьфу! Ну да, стечение обстоятельств. Мерзкое стечение обстоятельств. Но ведь так бывает, да. И часто. Уж как милиционер-то я это знаю наверняка! Но все равно… зачем? Почему?!

Начался дождь – мелкий, похожий даже не на дождь, а на какую-то водяную взвесь, чудом плавающую в пространстве. Дождь усиливался с каждой секундой, капли становились все крупнее и крупнее, и, когда я добрался до пикета, небольшой летний дождик превратился в полноценный летне-осенний ливень, со всеми атрибутами таких погодных явлений, как порывистый ветер, сгибающий деревья, и мокрые листья, летающие по воздуху, как мотыльки. Бумага, которую ветер налепил на зарешеченное окно пикета, трепетала одним краем, как подстреленный охотником грязный лебедь.