Скандинавский детектив - Дагмар Ланг

Кристер уселся верхом на стул в полуметре от ее швейной машинки.

— Вы так и не упомянули, чем занимался ваш муж. Он был садовником у Эрика Грена?

Прошло несколько секунд, прежде чем она поняла, что комиссар цитирует ее же собственные слова.

— Да. Он работал на них пятнадцать лет и все время копил деньги, чтобы завести свой собственный сад.

Очки снова были на своем месте, а машинка строчила ровный, словно по линейке, шов на белой ткани с красными цветами. Голос звучал легче и беззаботнее, когда она проговорила:

— Но, разумеется, его жалких денег, заработанных потом и кровью, не хватало на мало-мальски приличный сад, на урожай с которого можно было бы прожить. И ему пришлось влезть в долги. Ну а потом началась война, его призвали в армию, и он запоздал с выплатой ренты и процентов — это был просто ад кромешный.

— Я предполагаю, — спокойно произнес Кристер, — что деньги ему одолжил Эрик Грен, а когда в конце войны тот умер, Веронике, как вы сами говорили, досталось по наследству все, в том числе и выданные кредиты. Она жестоко обошлась с вами и вашим мужем?

— Она довела до нашего сведения, что устроит нам большие неприятности, если мы не заплатим в срок все до последнего эре. А поскольку ни один из нас не сомневался, что именно так и будет, нам оставалось только работать, копить, экономя на всем, и со страхом ждать завтрашнего дня. Нет уж, я слишком хорошо все это знаю, чтобы отрицать значение денег в жизни.

Машинка остановилась, Гунборг Юнг погрузилась в воспоминания и размышления.

— Жестоко? Да уж, Вероника Грен с самых юных лет была исключительно жестоким существом. Наглая, дерзкая, избалованная, к тому же терпеть не могла, чтобы что-то противоречило ее желаниям. Я присутствовала при одном небольшом эпизоде, когда шила для ее матери. Это, конечно, мелочь, и о ней, может быть, вообще не стоило бы упоминать, но я часто думала об этом случае, и мне трудно отделаться от ощущения, что в нем как в капле воды отражается вся сущность Вероники Грен-Турен. Не знаю, известна ли вам, херр комиссар, детская считалка про шелк и бархат.

— Нет, не припоминаю.

— Да, пожалуй, она более известна девочкам. Нужно перебирать все пуговицы на одежде другого, повторяя считалку, пока не остановишься на последней пуговице: «Шелк, бархат, лоскутья, лохмотья, шелк, бархат, лоскутья, лохмотья…»

— Понимаю. Все хотят, чтобы счет остановился на шелке или бархате, и очень огорчаются, когда он заканчивался на лоскутьях или лохмотьях.

— Да. Веронике было тогда лет девять. Она играла со своей двоюродной сестрой, которая как раз была у них в гостях, — чудесная девочка, той зимой она переболела полиомиелитом и не могла ходить. Наверное, поэтому ей уделяли больше внимания, чем самой Веронике. Так вот, Вероника стала тыкать пальцем в пуговицы на платье кузины и декламировать: «Шелк, бархат, лоскутья…» На этом пуговицы кончились, но тут девочка протянула вперед руки, показывая пуговицы на рукавах, и просияла, когда считалка продолжилась: «Лохмотья… шелк». Тогда Вероника вцепилась в последнюю пуговицу — ту, на которой закончился счет, и рванула ее с такой яростью, что оторвала большой кусок рукава. При этом она вопила злорадно: «Лохмотья… лохмотья! Я — шелк, а ты так и останешься навсегда лохмотьями!»

Кузина зарыдала в голос, фру Грен тут же усадила меня латать порванное платье, а Эрик Грен сказал: «У этой девчонки есть характер, она добьется в жизни всего, чего захочет». Да так оно в принципе и получилось.

Кристера Вика позвали к телефону.

— До какой-то определенной степени, — сказал он, поднимаясь со стула. — Знаете, фру Юнг, беседа с вами очень освежает голову.

Воспрянув духом после разговора с ней, а также от телефонного звонка, принесшего приятную и неожиданную новость, Кристер выставил из салона красавицу Ивонну и велел Палле отчитаться о проделанной работе и прокрутить свои записи. Однако у Палле не оказалось ничего, кроме небольшого обрывка одной пленки, поскольку во время своей беседы с глазу на глаз с Ивонной он забыл поставить новую.

— Чертовски досадно, а? — весело моргал Палле. — Хотя, если честно, мне не удалось выудить из нее ни грамма полезной информации. Стоило мне спросить ее о покойнице или о нашем бородатом Адонисе, у нее тут же разыгрывалась мигрень и она была не в состоянии говорить. Лучше будет, если ты сам ею займешься.

— У меня совершенно нет на это времени. Лучше пошли ко мне вторую красотку, с которой ты флиртуешь.

— Вторую красотку? — возмущенно переспросил Палле. — Я ни с кем не флиртую при исполнении служебных обязанностей. А если ты имеешь в виду Марию, то она совсем не мой тип.

— А может, это ты не ее тип? — хмыкнул Кристер. — Ей наверняка нравятся более основательные и серьезные кавалеры.

И снова он задался все тем же вопросом, когда она уселась напротив него за мраморным столом: почему она так невероятно серьезна? Что-то гнетет ее, и дело тут не только в убийстве, потому что она была такая же или почти такая же бледная и вчера вечером и так же, казалось, сгибалась под непосильной тяжестью.

— Вы устали?

Его сочувствие привело к тому, что ее серые глаза затуманились от слез.

— Да… да-а, немного.

— К сожалению, мы вынуждены мучить вас бесконечными вопросами. Как вы догадались, вы — наш главный свидетель. Исключительно важны, например, все временные границы, которые вы можете обозначить. Когда точно вы вышли из дому вчера вечером?

— Около восьми. Наверное, без пяти восемь.

— Уходя, вы случайно не заметили на улице «кадиллака» фру Турен?

Она молча покачала головой. Худые пальцы сжались на коленях.

— А когда вернулись? Тогда он должен был уже стоять здесь, возле ратуши.

Она посмотрела на него широко раскрытыми глазами.

— Здесь? Прямо напротив подъезда?

— Нет, с другой стороны ратуши.

— Это довольно далеко. И потом, было уже совсем темно. Разве она… — Мария вздрогнула, — разве она уже тогда была убита?

— Другой вариант мне представляется совершенно невероятным, — проговорил Кристер. — Это означало бы, что ее убили после вашего возвращения и вы при этом ничего не слышали.

— Я думала об этом, — кивнула она. — Но ведь я закрыла дверь из холла в коридорчик, ведущий на кухню, и дверь в кухню, и дверь в свою комнату. Вполне возможно, что я ничего не услышала — через столько толстых стен. Если никто из них не звонил в дверь, потому что звонок трещит на всю квартиру…

В этот момент в холле раздался звонок, но Мария, задумавшись, не обратила на него никакого внимания. Она облизала губы и проговорила смущенно:

— А почему бы вам не спросить херра Турена? Ведь он наверняка знает, когда его жена уехала из дому… или он не знает?

— Это очень разумный совет, фрекен Меландер, — рассеянно ответил Кристер, в то время как все его внимание было обращено на дверь, ведущую в холл. — Я обязательно ему последую… Входите.