Мастер войны : Маэстро Карл. Мастер войны. Хозяйка Судьба - Макс Мах

– Хочешь сказать, что Отягощенные злом…

– Жена герцога Гавриила Рудого выпускала адата, – пожал плечами Карл, наблюдая за тем, как встревоженный его словами Людвиг натягивает штаны. – И это не слухи, Людвиг. У меня есть неоспоримые свидетельства, и документы эти примет к рассмотрению любой суд. А о том, кто на самом деле, лежит в могиле Деборы Вольх, и лежит ли там кто-нибудь вообще, мы узнаем, когда вскроем могилу. Но думаю, дело до этого просто не дойдет. Слишком мало прошло времени, Людвиг, и слишком много людей помнят принцессу Вольх. Или ты успел убить всех?

4

– Ночью убит господарь Людвиг Удача! – Губы корчмаря тряслись от овладевших им чувств. – Такой ужас, судари мои, такой ужас!

– Ужас, – согласился Конрад. Впрочем, судя по голосу, сам он находил известие не более ужасным, чем если бы корчмарь сообщил, что после обеда пойдет дождь. – Я полагаю, объявлен траур?

– Да, ваша светлость, – закивал все еще не пришедший в себя от обрушавшейся новости человек. – Непременно траур! Двадцать дней, как и при родителе его покойном, Альберте.

– А кто будет новым господарем? – Карл допил вино и посмотрел через окно на оседланных лошадей, привязанных до времени у коновязи во дворе.

– Ах, ваша светлость! – вскричал совершенно расстроенный корчмарь. – Так в том-то и дело! В том-то и дело, судари мои, что на трон могут претендовать двое: принц Андрей, это, значит, младший брат покойного государя, и принц Виктор – сынок господарский. По закону-то, он вроде бы и должен, но ему и шести лет еще не исполнилось, а значит, и у Андрея права есть. Старшинство, оно ведь…

– Но ведь у Людвига есть старшая сестра, – вмешалась в разговор Валерия. – Почему трон вообще достался Людвигу, а не Деборе?

– Ах, ваша милость! – Корчмарь в растерянности развел руками и посмотрел на остальных гостей, как будто призывал их в свидетели. – Это же самая что ни на есть тайна и есть…

Он не закончил своей фразы, потому что взгляд его ненароком встретился со взглядом Деборы, и корчмарь начал стремительно бледнеть.

– Ох, – сказал он наконец в наступившей тишине. – Девы-заступницы!

Зрачки его расширились, а кожа лица стала белой, как снег.

– Ваше… я… ох…

– Держите, уважаемый! – Поднявшийся из-за стола Август бросил на столешницу несколько мелких монет и обернулся к остальным. – Я полагаю, нам следует поспешить в столицу!

– Как скажешь, Август, – усмехнулся в ответ Карл. – Но на самом деле спешить нам некуда. Ни один из двух претендентов короноваться сегодня не решится. Впрочем, почему бы и нет?

– Ну, что ж, – кивнул Конрад. – Чем сидеть здесь, не лучше ли, и в самом деле, немного проветриться. Прогулка верхом! Что может быть лучше в такой день, как сегодня?

– Ты не находишь, что Людвиг умер очень вовремя? – спросила, поднимаясь, Дебора и вопросительно посмотрела на Карла.

– Он не умер, – возразила Анна. – Он убит.

– Какая разница? – Пожала плечами Валерия. – Его нет, и трон теперь пуст.

– О чем ты жалеешь? – спросил Карл, беря Дебору под руку. – О том, что он умер, или о том, что его зарезала не ты?

– Я не жалею ни о чем, – покачала она головой и требовательно заглянула ему в глаза. – Я просто хочу знать, что здесь произошло на самом деле.

– Поединок, – коротко объяснил Карл, выходя вместе с ней из обеденной залы. Однако, обдумав ситуацию, решил все-таки разъяснить свои мотивы. – Людвиг ожидал нашего прихода, и чем бы все это завершилось, я не знаю. И не хочу знать, если честно. Мое воображение может нарисовать и такое, что отказывается принимать душа.

– Прости, – тихо сказала Дебора. – Ты прав. Я все понимаю. Но я столько раз представляла себе…

– Подумай о другом, – так же тихо предложил Карл. – Ведь с этим тебе бы пришлось жить.

– А теперь? – спросила она и наконец обернулась.

– Я убил его в поединке, – Карл смотрел ей прямо в глаза, в серой безбрежности которых ему, вероятно, предстояло прожить вместе с ней – ее, но уже не свою, жизнь. – Зло отмщено, Дебора, – звуки, складывающиеся в ее имя, доставили краткую радость. – Но ни на мне, ни тем более на тебе греха нет. Перед смертью Людвиг все понял. Не раскаялся, нет. Но осознал. Этого достаточно. А книга, о которой ты мне рассказывала в Линде… Она цела и хранится в тайнике в спальне. Я тебе потом покажу, как он открывается, а ты дашь мне ее почитать.

5

На самом деле, «Книгу диковин» он читать не собирался. Не то, чтобы у него не было интереса. Не было нужды. Возможно, будь у него на то время, Карл нашел бы такое чтение более чем интересным. Ведь, скорее всего, эта древняя трейская книга была и в самом деле полна рассказов о тайнах и чудесах этого мира, знание о которых было утрачено вместе с крушением Трейской империи. Однако изучение такой книги это работа, которая требует времени. Но именно времени у Карла и не было. Его не осталось. Сейчас, в Новом Городе, Карл остро почувствовал, что сроки истекли, и он ошибался, полагая, что Мотте достаточно, заключенного Договора. Все оказалось совсем не так. Мотта ждала ровно столько, сколько требовалось Карлу для решения личных дел. Ей нужна была свободная от обязательств душа, и Мотта готова была позволить Карлу краткую отсрочку, но не более того.

«А любовь? – спросил он себя, ведь не к лишенной же души Мотте обращать такой вопрос. – Разве любовь не обязательство? Перед ней, той, кого я люблю, или перед самим собой?»

Для Карла ответ на этот вопрос был прост и очевиден, но неспособная мыслить и чувствовать Мотта, по-видимому, считала иначе. Для нее не существовало и не могло существовать ни дружбы, ни любви, ни долга чести, ни обязательств души. И длинной перспективы – «Кто поведет объединенную армию против нойонов? Кто вообще ее, эту армию, соберет?» – Мотта видеть не умела. У нее просто имелась цель, и цель эта должна осуществиться любой ценой.

«Любой…»

Так что трейской книге предстояло дожидаться другого читателя. Возможно, когда-нибудь ее прочтут его сын и внук… А у Карла оставалось слишком мало времени, чтобы тратить его на необязательные вещи. Все, что он должен был знать, он уже знал. И, если и оставались пока не найденными какие-то мелкие детали древней мозаики, то были они именно мелкими и незначительными. Созданное в воображении полотно обладало уже той степенью завершенности, когда даже на его взыскательный вкус дальнейшие поиски были излишни, потому что избыточны. А время уходило. И понимание этого пробуждало в Карле почти юношескую, давно, как ему казалось, растраченную на долгой дороге жажду жизни, которая именно теперь обрела полноту и невероятную яркость красок.

– Ваше величество, – голос второго камергера двора отвлек его от мыслей о «дне грядущем» и вернул к действительности дня сегодняшнего. – Время!

«Время… Сейчас!»

За толстой стеной, за плотно закрытыми тяжелыми дверями, собранными из широких кедровых досок с обеих сторон покрытых геометрическим орнаментом, низкий гул бронзового гонга возвестил о начале церемонии. Звук, заставляющий трепетать людские сердца даже здесь на расстоянии и под защитой каменных стен, еще не угас, а воздух уже задрожал от вступивших в свой черед длинных труб. Гаросские трубы поражали своими размерами и причудливым разнообразием форм. Несведущему человеку могло показаться, что среди тех шестидесяти семи инструментов, которые, зазвучав, заставили вздрогнуть и зайтись в ознобе не только воздух, но и камень под ногами, нет и двух похожих. Однако это было не совсем так. Несмотря на кажущееся разнообразие изготовленных из дерева, меди и серебра труб, все они относились лишь к трем традиционным для Нового Города голосовым диапазонам, низкому, символизирующему старость, среднему, означавшему зрелость, и высокому, напоминавшему о молодости. Поэтому по тону звуков, которые можно было из них извлечь, близкими, если не тождественными – или, как говорили в Гароссе, «сестрами» – оказывались порой настолько не похожие друг на друга трубы, что оставалось только диву даваться. Однако звучащие вместе, как это случилось сейчас – а в шестьдесят семь труб трубили только во время великих праздников – они были способны не просто ошеломить. Они должны были напомнить каждому, кем бы он ни был, – господином или последним из слуг, что по сути своей он – ничтожное существо, каким предстает человек в глазах богов.