Честь самурая - Эйдзи Есикава

Воротясь вечером в отведенный под его резиденцию дворец, Иэясу услышал от своих приближенных весьма странную историю по поводу внезапного отъезда Мицухидэ. И понял, что положение весьма щекотливо и заслуживает того, чтобы вникнуть в его суть. Каждый из приближенных рассказывал эту историю на свой лад, но, сведя полученную им информацию воедино, Иэясу установил примерно следующее.

В день прибытия Иэясу Нобунага нежданно-негаданно нагрянул с проверкой к поварам. В сезон дождей в Адзути жарко и душно. Запах сырой рыбы и солений в кухне был просто нестерпимым. Огромные припасы всевозможной снеди, доставленной из Сакаи и Киото, были навалены повсюду в чудовищном беспорядке. Их осаждали рои мух.

— Какая вонь! — в ярости воскликнул князь. Затем, продолжая осмотр кухонных помещений, он то и дело выражал свое неудовольствие, как бы ни к кому конкретно не обращаясь. — Откуда все эти отбросы! Вы что, намерены стряпать еду для высокого гостя в столь непотребном месте? Хотите накормить его тухлой рыбой? Немедленно выбросить всю эту мерзость!

Нобунага появился на кухне совершенно неожиданно, и старшие повара немедленно бросились ему в ноги. Это было жалкое зрелище. Мицухидэ, не ведая отдыха и сна, на протяжении нескольких дней все делал для того, чтобы заготовить продукты для приготовления самых изысканных яств, он лично наблюдал за всеми действиями поваров и заготовителей и сейчас, услышав такие речи князя, просто не мог поверить собственным ушам. Он поспешил к Нобунаге, простерся у его ног и смиренно пояснил, что такой резкий запах вовсе не означает, что рыба протухла.

— Не надо отговорок, — прервал его Нобунага. — Я велел все это выбросить. А для вечернего пира раздобыть что-нибудь другое!

И, не желая ничего слышать, Нобунага резко повернулся и пошел прочь.

Мицухидэ какое-то время не мог сдвинуться с места, словно ему внезапно отказали ноги. И тут перед ним внезапно предстал гонец с письменным предписанием немедленно собрать свое войско и отправиться в западные провинции.

Люди из клана Акэти отнесли изысканные кушанья, приготовленные ими для почетного гостя, на задворки и вышвырнули их в ров, как отбросы или какую-нибудь падаль. Слезы застилали им глаза, но они молчали, стараясь не выдавать своих чувств.

Ночью за окном у Мицухидэ расквакались лягушки. Казалось, они насмехались над ним. Он понимал, что лягушки тут ни при чем, виной всему его уязвленная гордость.

Мицухидэ распорядился никого к нему не впускать и сидел сейчас в полном одиночестве посреди огромного пустынного зала. Хотя было уже начало лета, ночной ветерок навевал прохладу. Мицухидэ был смертельно бледен. Каждый раз, когда мигала свеча, ему казалось, что волосы у него на висках встают дыбом. Беспорядок на голове и цвет лица свидетельствовали о том, насколько он подавлен.

Он медленно поднял свою, как выражался Нобунага, лысую голову и выглянул в темный сад. Вдали сквозь ветви деревьев мерцало множество огней. Это была первая ночь трехдневного пира в крепости.

«Повиноваться ли мне немедленно полученному приказу? — без конца вопрошал себя Мицухидэ. — Или будет лучше отправиться в крепость и попрощаться со всеми перед отъездом?» В таких ситуациях Мицухидэ всегда смущала неизбежность выбора. Его безукоризненно ясный ум был сейчас затуманен тревогой, и он никак не мог принять единственно правильного для себя решения.

Случившееся Мицухидэ воспринимал как вселенскую трагедию, перед лицом которой он ощущал себя абсолютно беспомощным. А потому он лишь горестно вздыхал и думал: «Неужели одному человеку в этом мире так трудно понять другого? Как угодить моему своенравному господину? Впрочем, угодить ему крайне трудно».

Если бы он был вправе пренебречь традиционной системой отношений между князем и его приверженцем, он в данном случае осудил бы Нобунагу. Мицухидэ было присуще чувство справедливости, и в душе он возмущался приказом Нобунаги, но ни выказать собственного недовольства, ни нарушить воли своего господина он не мог.

Мицухидэ решил позвать кого-нибудь из двоих приспешников, постоянно находившихся под рукой.

Однако на его зов вместо Цумаки и Дэнго явился один из его личных оруженосцев по имени Ёмода Масатака.

— Ваши слуги сейчас уничтожают съестное, заготовленное нами к сегодняшнему пиру, и готовятся к срочному отъезду, — сказал Масатака.

— Тогда в крепость со мной отправишься ты.

— В крепость? Вы собираетесь отправиться в крепость?

— Мне представляется необходимым перед отъездом засвидетельствовать свое почтение князю Нобунаге. Так что собирайся.

Мицухидэ быстро поднялся с места и сам тоже стал одеваться. Казалось, ему не терпится совершить задуманное из опасения, что решимость может его покинуть.

Масатака медлил и выглядел озабоченным.

— Господин, нынче вечером, когда я спросил, что вы собираетесь делать, я как раз думал о том, что вы отправитесь в крепость попрощаться с князем Нобунагой. Помните, когда вы прочли приказ его светлости, вы сами сказали, что мы уедем, не засвидетельствовав почтения ни князю Нобунаге, ни князю Иэясу. А сейчас все оруженосцы и слуги заняты чисткой кухни и сборами в дорогу. Могу ли я попросить вас немного обождать?

— Нет-нет. Мне не нужны никакие оруженосцы. Хватит тебя одного. Приведи мне коня.

Мицухидэ направился к выходу. В помещениях, через которые он проходил, ему не попался на глаза ни один из его приверженцев. Лишь двое или трое мальчиков поплелись следом. Но во дворе он увидел своих людей, стоявших небольшими группками и явно что-то заинтересованно обсуждавших. Что ж, это было совершенно естественно. Приверженцы клана Акэти были обижены и встревожены тем, что их внезапно отстранили от участия в подготовке пира.

Сокрушенно покачивая головами и вздыхая, они выражали разочарование и досаду, в глазах у них стояли слезы. Их страх перед Нобунагой, а может быть, и ненависть к нему, возникшие в ходе кампании в Каи, сейчас, после утреннего происшествия, вспыхнули с новой силой.

Тогда в Каи, в ставке Суве, Мицухидэ был на глазах у всех жестоко оскорблен и унижен, и его приверженцы, конечно, об этом знали. Так почему же Нобунага продолжает с таким упорством измываться над их князем?

Но сегодняшнее оскорбление было особенно нестерпимым: ведь о нем станет известно всем гостям — и князю Иэясу вместе с его приближенными, и знати из Киото, и военачальникам клана Ода, равным по рангу Мицухидэ. Сегодняшний позор был равнозначен бесчестью в глазах всего японского народа.

Подобное унижение, да еще прилюдное, не способен вынести ни один самурай от рождения.

— Ваш конь, мой господин, — сказал Масатака.

В это время у ворот спешился какой-то всадник. Он оказался гонцом от Нобунаги.

— Князь Мицухидэ, вы нас уже покидаете? — осведомился он.

— Нет еще. Я думаю заехать в крепость, чтобы засвидетельствовать его светлости и князю Иэясу свое почтение, а уж потом уеду.