Шерас. Летопись Аффондатора, книга 1-я: 103-106 годы - Дмитрий Стародубцев

Наконец, закончив, Верховный военачальник сжалился и помог Тхарихибу подняться.

Интол кивком поблагодарил, размял затекшую шею и вдруг прыгнул на брата. В то же мгновение Хавруш опрокинулся на стол, захрипел, замахал руками, пытаясь освободиться.

– Значит, говоришь, что я глуп, мерзок?.. – твердил Тхарихиб, неожиданно крепко сдавливая горло обидчика. – А не хочешь ли сам оказаться на Могильной площади, там, где ты сжег Твеордана?..

Хавруш, несмотря на всю свою природную слабость и чрезмерное чревоугодие, всё же большую часть жизни провел в военных лагерях и был достаточно тренирован. Поэтому он не особенно испугался, рассчитывая быстро совладать с интолом. Однако Тхарихиб впился в него насмерть и так сжал шею Хавруша своими крючковатыми пальцами, что Верховный военачальник почувствовал, что задыхается. Тут он попытался крикнуть, надеясь, что его услышат и придут на помощь, но из его горла донеслось только слабое хрипение.

– Наверное, ничего забавнее ты в жизни не видел? Ха-ха-ха! – передразнивал Тхарихиб, наваливаясь всем телом; его лицо было страшно, глаза безумны.

«И откуда у него взялось столько силы? – подумал Хавруш, начиная терять сознание. – Позорная смерть! Лучше бы я погиб в недавнем бою от руки авидрона».

Верховный военачальник уже разметал в бессилии руки и тут почувствовал, как пальцы коснулись твердого предмета на столе. То был кинжал Дэвастаса, лежавший поверх подготовленных онисов. Мелькнувшая надежда придала Хаврушу силы. Он потянулся, нащупал рукоять, сжал ее и, изловчившись, воткнул клинок в грудь Тхарихиба, в самое сердце.

Интол умер мгновенно.

Хавруш разжал пальцы убитого на своей шее и брезгливо скинул с себя обмякшее тело. Потом поднялся и попытался отдышаться. В глазах стоял туман, руки тряслись.

Когда Хавруш пришел в себя, первое, что он увидел, – это бездыханное тело интола Иргамы Тхарихиба с кинжалом в груди.

«О боги, я убил собственного брата!» – ужаснулся Хавруш, бросился перед ним на колени, и слезы брызнули из его глаз. «Как же это могло случиться? Что же теперь будет? Кто будет править страной?» – проносилось в голове. Всю жизнь Хавруш ненавидел этого человека, всю жизнь подспудно мечтал о его смерти или на худой конец о низложении, этими мечтами было наполнено всё его бытие, в них заключался смысл каждого нового дня, каждого мгновения. Но теперь ОН мертв. Мечта сбылась, но радости нет, в груди – лишь тревожная пустота. ПУСТОТА!

О, брат мой, Дева – свидетель, я не хотел тебя убивать! Поверь мне! Что же будет, что же будет? Страна погибнет! А что будет со мной?

И тут Хавруш вдруг понял: нет сомнений, его казнят. И даже отчетливо представил себе картину собственного сожжения: он в центре, а вокруг глумящееся людское стадо, и оглушительный нестерпимый вой: «Смерть Хаврушу! Смерть, смерть!»

Ничто не сможет теперь его спасти. Ведь он не просто братоубийца, он лишил жизни самого интола Иргамы!

И слезы с новой силой полились по щекам Хавруша. Он глухо рыдал, царапал свое лицо, рвал на себе волосы и раскачивался в каком-то болезненном забытьи. Потом начал шептать молитвы, а сам всё смотрел и смотрел на мертвого брата.

Но вдруг его взгляд упал на крошечную надпись на крестовине кинжала: «Дэвастас». Хавруш осекся на полуслове…

В Карле Ролси начался сезон дождей. Начался едва ли не на месяц раньше, чем обычно. Из-за Малльских гор показалась тяжелая сизая туча, выплыла неспешно, надменно и застыла над поселением. К вечеру она, потемневшая, уже затянула весь небосвод. Заметно похолодало, и в воздухе появилась мерзкая морось. Где-то со стороны Великой Подковы грянуло так, что многие жители колонии со страху отложили занятия и бросились к своим жилищам. Но не тут-то было: их подкарауливали шальные ветра, накидывались неожиданно, по-разбойничьи, цеплялись за полы одежды, били в лицо.

Первые два дня не прекращались дожди. На третий день поселенцы стали свидетелями редчайшего события – пошел снег. Многие перепугались, но старожилы и знатоки поспешили успокоить сограждан: снег не только не причинит вреда, но он даже съедобен. Дети визжали от восторга.

ДозирЭ как раз исполнилось двадцать три года. Первый раз с тех пор, как он покинул отца, отправившись в партикулы, он вспомнил о своем возрасте, и ему вдруг представилось с высоты достигнутого, что двадцать три года – это бесконечно много и что он уже подобен старцу, прошедшему долгий путь, полный бурных событий. Тут ему на ум пришли недавние слова Идала, которому было около двадцати четырех и который из-за этого переживал, считая, что чрезмерная молодость мешает ему добиваться большего, что его воспринимают не совсем так, как хотелось бы. «Жизнь в двадцать три только начинается, – говорил Идал. – Это совсем младенческий возраст, когда человек едва ли осознает то, что делает, когда он просто живет: дышит, любит, – и всё это почти бессознательно, повинуясь лишь инстинктам и вряд ли задумываясь над природой вещей. Волею целой череды случайностей мы немало испытали, побывали во многих частях континента, нас даже занесло сюда, в эти проклятые места. Иному и десяти жизней будет недостаточно, чтобы пережить всё то, что пережили мы. Но зададимся вопросом: впитали ли мы хотя бы малую толику тех разнообразных знаний, которые накоплены тхелосами, сполна ли обогатили свой разум той мудростью, а свои привычки тем опытом, которые присущи седовласым мужам, сменили ли молодецкую горячность на сухую рассудительность, прямолинейную твердость и бычье упрямство на искусство усердного терпения? Научились ли мы воспринимать красоту, способны ли оценить величие природы, где даже ненастье преисполнено очарованием? Понимаем ли мы красоту человека – единственного божественного существа, красоту его творений, красоту его тела, его характера, его мыслей, слов? Не воспринимаем ли мир слишком одноцветно? Не путаем ли зачастую добро со злом? Богов с гароннами? Нет, мой гордый друг, познания наши пока ничтожны, мы невежественны и неразумны и только учимся премудростям бытия. О, ДозирЭ, мы еще так молоды! А впереди нас ждут великие испытания, которые, может быть, и дадут то, чего мы пока лишены: дадут Опыт, Знание, Мудрость».

И ДозирЭ успокоился: его добрый друг, несомненно, прав. Он действительно несмышленый младенец, делающий лишь первые неуверенные шаги по длинной-длинной дороге жизни, кажущейся в начале пути такой прямой и ровной. А что там за первым же поворотом, кто знает… Нужно идти и идти вперед.

Двумя днями позже ДозирЭ получил сигнал. Ранним утром, как только рассвело и порывистый ледяной ливень, бушевавший всю ночь, наконец иссяк, под окном молодого человека появился бродячий мелодии с лючиной в руках и затянул песню. Голос его был так красив, что вышедший распорядитель кратемарьи прогнал бродягу не сразу. Он удивленно вслушивался в грустный мотив, в нежное звучание струн, в переливы чудесного голоса.

Долгие странствия, пел музыкант, однажды привели его в страну, где все люди жили счастливо, потому что были влюблены. Его постигла та же участь, и он воспылал страстью к девушке, которую звали Андэль, и в конце концов остался в этих краях навсегда.