Дублин - Эдвард Резерфорд

— Идем, Морин, все будет хорошо.

И тогда сердце Морин вдруг заколотилось так, что она задрожала всем телом и позволила двоим мужчинам увести ее на берег.

1891 год

Это все же началось, хотя он, Финтан, никак не мог предугадать последствий, в глухих, тайных уголках высоко в горах Уиклоу, где маленькие ручейки собираются вместе и несутся вниз, как сама река Лиффи, в другой, большой мир.

Он не знал, как часто не знают отцы, какое влияние оказал на мальчика. Но с другой стороны, разве он не мог передать ему те чувства, что испытывал к этим местам и своим воспоминаниям?

Он был длинноногим мужчиной с темными висячими усами и редеющими волосами, которые торчали храбрыми завитками на его голове. Он любил сажать сына на плечи и бродить с ним по горам. И всегда рассказывал ему разные вещи. Он не мог от этого удержаться. А год назад он взял Вилли с собой в Глендалох. Бог знает, что мог понять там мальчик. Ему было всего шесть.

— В дни моего деда, — говорил ему Финтан, — это было странное место, все заросшее, его считали языческим. Дед рассказывал, что в Глендалохе в ночь летнего солнцестояния проводились тайные празднества, пока священники не положили этому конец.

Вилли уловил в тоне отца некую мечтательную тоску, хотя и не мог понять ее смысла. Финтан показал сыну два озера, келью святого Кевина и монастырские строения с круглыми башнями.

— Когда я был молодым, — пояснил он, — некий сэр Уильям Уайльд, известный хирург из Дублина, привозил сюда много людей. Но ничего языческого в том не было. Он просто занимался расчисткой развалин и восстановлением этого места. Весьма достойный пожилой джентльмен с длинной белой бородой. А его сын Оскар, писатель, теперь весьма прославился в Лондоне как сочинитель пьес.

Да, пусть Финтан О’Бирн и не был образованным человеком, он все же любил читать газеты и иной раз удивлял своими знаниями.

Его дед был одним из многочисленных потомков Патрика Уолша и Бригид, а потому Финтан прекрасно осознавал, что в его венах, кроме крови О’Бирнов, течет кровь и Уолшей, и Смитов. Но он гордился тем, что был именно О’Бирном, по двум причинам. Во-первых, по традиции он считал само собой разумеющимся, что имение Ратконан принадлежало по праву рождения его семье.

А во-вторых, это касалось его прадеда Финна О’Бирна. Примерно через десять лет после восстания Эммета Финн вернулся в Ратконан со своей семьей. Было известно, что он играл какую-то роль в благородном предприятии Эммета. Уже в преклонном возрасте Финн, перестав бояться, дал знать соседям, что это именно он убил ненавистного лорда Маунтуолша. Естественно, он стал чем-то вроде местной знаменитости. Сам Финтан всегда был человеком законопослушным, но он, безусловно, гордился тем, что его предок оказался участником столь героических событий.

Но если он воспитал семью в гордости за свой край и за то место, которое они занимали на этой земле, то был еще один человек, которого, как утверждал Финтан, они должны были особо почитать.

— Разве я не стоял рядом с ним у горного потока, разве мы не стояли там вдвоем, как древние ирландцы, намывая золото, чтобы сделать кольцо для Катерины О’Ши?! — восклицал он с горестным чувством.

Парнелл. Парнелл-патриот. Парнелл-вождь, чей прекрасный дом в Эйвондейле лежал всего в нескольких милях от Глендалоха.

Но какое слово мальчик слышал снова и снова — и не без причины, — когда упоминалось благословенное имя?

— Предательство, мальчик мой. Он предан самим собой. И предан священниками, надо добавить. Предан.

— Но что еще могли сделать священники, — возражала мать Вилли, — если он известный прелюбодей? Вряд ли они могли смотреть на это сквозь пальцы.

Роль матери Вилли в доме состояла в том, чтобы поддерживать уважение к религии. Вилли это понимал.

— Это британцы его предали. Убийцы они, вот кто.

Мать жены Финтана потеряла всех родных во время Великого голода, до того как перебралась в графство Уиклоу. И она воспитала дочь в убеждении, что виновата во всем была английская политика намеренного уничтожения.

Однако был один день в октябре, который Вилли запомнил навсегда.

— Идем, Вилли, — сказал ему отец. — Сегодня мы отправимся в большой дом навестить миссис Бадж. — Он улыбнулся. — Она тебя не съест.

В этом Вилли совсем не был уверен.

Возвращение Роуз Бадж в Ратконан тем летом удивило всех не на шутку. Хотя отец оставил ей имение несколько лет назад, ее здесь не видели почти двадцать лет. Ее мужа, полковника Брауна, едва ли кто помнил, хотя однажды Вилли слышал, как его описывал отец:

— Он был великим джентльменом. И охотником. И не было вокруг изгороди, через которую он не перескочил бы на лошади. И еще он был ученым, я уверен.

Вот как раз последнее действительно было правдой. И настоящей трагедией было то, что полковник и Роуз не имели детей, потому что полковник был не только отличным математиком, но и блестящим лингвистом, изучавшим культуры Индии, куда его забросила военная служба. Роуз воспитывали с тем, чтобы она стала женой ирландского землевладельца или военного, но, не имея детей, она волей-неволей прониклась интересами мужа, чтобы не ощущать себя очень уж одинокой. А полковник Браун, будучи человеком добрым, делился с ней, чем мог, не перегружая интеллект жены.

В результате голова миссис превратилась в некое подобие большого склада на восточном базаре, где хранились случайно собранные экзотические предметы. И вот со всеми воспоминаниями о восточных обычаях и бесконечном индийском небе она, после безвременной кончины полковника в начале этого года, вернулась в дом своих предков, как последняя из Баджей. Роуз достигла уже средних лет, но сохранила ту же крепкую поджарую фигуру, что и в молодости.

Вилли и его отца проводили в библиотеку.

В этой комнате имелись два окна и камин, но она была невелика, и книг в ней хранилось совсем немного, однако следует сказать, что впечатление эта комната производила сильное.

Прежде всего в библиотеке было удушающе жарко. Хотя снаружи стоял теплый октябрьский день, окна были плотно закрыты, в камине горел огонь. Шторы на окнах были задернуты почти до конца, так что каждое окно представляло собой яркую щель, и солнечный свет врезался в комнату, как лезвие ножа.

Должно быть, хозяйка ела в этой комнате, потому что обоняние Вилли было ошарашено пряным, сладким, незнакомым запахом карри, пропитавшим воздух и вызвавшим у мальчика легкое головокружение. На одной из стен висела картина с изображением какого-то индийского храма под оранжевым небом, которое, казалось, тоже должно было благоухать карри. А на пустой книжной полке стояла фотография в черной рамке — выполненное в технике сепии изображение восточной стены, покрытой резными фигурами в столь откровенно эротических позах, что отец мальчика счел необходимым прикрыть ладонью глаза сына, на случай, если тот что-нибудь поймет. Но Вилли в тревоге уставился вовсе не на эту фотографию, а на фигуру миссис Бадж.