Грешная и желанная - Джулия Энн Лонг

– Это от Лэнсдауна. Какой он внимательный! Так деликатно терпел мою неуклюжесть тем вечером.

– Да, – любезно и очень отчетливо произнесла Оливия. – Обычно он весьма придирчив.

Женевьева заметила, что пальцы Оливии, сжимавшие вилку, побелели.

Раз уж на крыше он все равно испачкался с ног до головы и опоздал к общей трапезе, Йен заглянул на кухню к миссис де Витт, взял там хлеба с сыром и решил почистить старый мушкет, свой самый первый. Это занятие он находил весьма подходящим для размышлений. Обдумывая, какое оружие следует взять в путешествие, представляя, с какими женщинами доведется там встретиться, гадая, какие возможности обзавестись друзьями и заработать деньги могут представиться, он успел разобрать мушкет на части и занялся тряпками и маслом, когда вошла Женевьева.

– Добрый день, сестра моя. Чего ты хочешь?

– Откуда ты знаешь, что я… Неважно. Йен… что ты думаешь о мисс Дэнфорт?

Он замер с промасленной тряпкой в руке.

– Ты спрашиваешь из-за той интересной беседы на церковном дворе? Или предполагаешь, что я просто тяну время прежде, чем соблазнить ее?

– Беседы? Слово «беседа» предполагает, что в нее включена и я. А если ты хочешь ее соблазнить, тебе придется пробиваться сквозь толпу конкурентов.

Йен захохотал.

– Аааах, Женевьева, уж не завидуешь ли ты?

– Цыц. Конечно, нет. Просто… она не кажется тебе… ну, немного чересчур… несдержанной?

Сестра очень деликатно выбрала слово, отметил Йен, и это его позабавило.

– Ты беспокоишься, потому что ни один из этих мужчин не посмотрел на тебя дважды, Женевьева, хотя обычно у них затуманиваются глаза при одном взгляде на тебя? Ты же уже заарканила своего герцога.

Сестра игриво толкнула его.

– Я думаю, что она немножко неловкая, Женевьева. И юная. И американка. Они все кажутся чуть громче и развязнее, чем мы, эти американцы. Но да, привлекательная. Несомненно, она просто привыкла к вниманию. И знает, как его добиться. – Йен пожал плечом. – В целом мы примитивные создания – мужчины, и некоторые женщины понимают это раньше других.

Женевьева уставилась на него:

– Неловкая? Ты с ума сошел? Мы вообще об одной девушке говорим? Она настолько очаровала Тингля в книжкой лавке (а ты знаешь, какой он скупердяй), что он продал ей две книги по цене одной! Держу пари, что в ближайшие дни начнут появляться поэмы, восхваляющие ее изящество и грациозность, ее прекрасные глаза и все в этом роде. Она немножко… Я в самом деле удивилась… В общем, она сегодня разговаривала с цветком, когда срывала его. Извинилась перед ним, а потом поблагодарила.

– Она извинилась перед цветком?

– А потом его поблагодарила.

– Ну, это уже язычество какое-то. Может, она и вправду ведьма и наслала заклятье на всех этих мужчин. – Йен пошевелил всеми десятью пальцами перед лицом Женевьевы, как фокусник. – Никогда не знаешь, на что способны эти американцы. Может, она хотела зайти на кладбище, чтобы набрать немного земли, говорят, ее используют при колдовстве.

Женевьева негромко фыркнула.

– Не думаю, что магия имеет к этому какое-то отношение. Разве только она умеет сначала сбить мужчин с толку, хлопая ресницами, а потом – абракадабра! – превратить их в болванов с остекленевшими глазами.

Йен задумался.

– А вот хотелось бы мне знать… возможно, она слегка тугоухая. Довольно часто по непонятной причине начинает очень громко говорить. И еще – у нее что, тик? Она как-то странно запрокидывает голову.

– На голос я обратила внимание! А вот на голову – нет. Милая бедняжка, так сильно пострадать.

– Да, давай пожалеем милую бедняжку, у которой мужчины едят с руки, – поддразнил он Женевьеву. – Тогда она станет более терпимой к тебе и другим женщинам.

Женевьева снова его толкнула.

– Я знавал в Кембридже одного парня, он тоже страдал подобным. Скажем, увлечешься беседой об экономике или о Пелопонесской войне, и вдруг его голова неистово дергается влево и он начинает орать: «Чушь!» Или что-нибудь настолько нечестивое, что даже я не могу повторить. А в остальном замечательный малый. К этому просто привыкаешь. Он говорил, это от того, что его в младенчестве уронили в ведерко с углем. Но сомневаюсь, что мисс Дэнфорт сумасшедшая или что ее роняли.

– Разговоры с тобой всегда так поучительны, Йен.

– Всегда рад услужить, – весело ответил он.

– Оливии она не нравится.

– Оливии трудно понравиться, – заметил Йен.

– Сегодня Лэнсдаун прислал мисс Дэнфорт книгу про танцы.

Пальцы Йена на мушкете на мгновение замерли.

– Вот как? – вроде бы равнодушно переспросил он.

Он представил себе сестру, наблюдающую за танцем мисс Дэнфорт и Лэнсдауна; свою гордую сестру, которая никогда бы не стала унижаться и хитростью напрашиваться на вальс, как сделала Тэнзи Дэнфорт; сестру, которой уже хватило потерь; и в его душе образовалось нечто холодное и твердое, не сулившее ничего хорошего мисс Дэнфорт.

На самом деле Йен отнесся к мисс Дэнфорт куда скептичнее, чем был готов показать Женевьеве да и кому-либо другому. Он хотел понаблюдать не торопясь.

– И я знаю, что ты не собираешься соблазнить ее, Йен, потому что иначе просто никогда больше ни слова тебе не скажу, а тебе будет не хватать наших разговоров.

– Чепуха. Ты не настолько интересна, – беззаботно отозвался он.

Но рассердился – сильнее стиснул мушкет. Винить оставалось только себя – он сам лишил себя права считаться добродетельным. Впрочем, напоминание об этом ему не понравилось.

– Вы уже решили покупать дом в Суссексе?

– Фальконбриджа больше всего заинтересовал Лилимонт. Ты знал, что мисс Дэнфорт жила там в детстве? Совершенно очаровательный дом. Однако для герцога слишком мал. – Она улыбнулась.

Йен застыл.

Лилимонт. Он знал этот дом. Действительно маленький. С холма, на котором он стоит, можно увидеть расстилающиеся вокруг земли и серебристую полоску моря. Большие окна, изящные простые линии, побитые непогодой каменные стены, янтарные в солнечном свете. Обширный, хотя и не слишком, сад, полный фруктовых деревьев и цветов, обнесен высокой каменной стеной, заросшей дикими вьющимися цветами. Его бы следовало слегка укротить, но лишь чуть-чуть. Йен нравилось все немного необузданное, немного неприбранное. Ему нравилось, чтобы все оставалось самим собой, когда это возможно.

Он никогда не видел более совершенного дома – в своем роде.

Интересно узнать, что Тэнзи когда-то в нем жила. Как ни странно, но он легко представлял ее маленькой девочкой с льняными волосами, исполняющей перед гостями какие-нибудь фортепианные пьески или играющей в саду. Скучает ли она по тем временам, помнит ли их вообще?