Пепел большой войны. Дневник члена гитлерюгенда. 1943-1945 - Клаус Гранцов

Пятого числа мы получаем наши школьные аттестаты. Перспективы у нас не очень-то радужные, не имеют никакого сравнения с теми успехами, которые мы показывали в штольпенской гимназии. В аттестате должна быть также и оценка от командира батареи, но что он может о нас знать? Да ничего: стреляй — отбой! Подноси снаряды — давай скорей!

Я часто думаю о рождественских праздниках и о доме. Надеюсь, все мои братья и сестры в порядке — Фрида, Вальтрауд, Герберт и особенно Эрвин после операции. Мама, наверное, особенно тоскует по мне. Изо дня в день она ждет, как и я, когда я приеду на побывку. Ах, моя мамочка!

Но не забываю я и моего отца и всех тех, кого я храню в своей памяти, и того, что для меня важнее всего на свете: мою родину.

31 января 1944 г.

Какой насыщенный день! И поэтому я должен сразу же поделиться со своим дневником. Сегодня утром мы были окончательно определены для обучения работе на легких зенитках. Так что теперь мы точно остаемся здесь. Это же такой позор! Поначалу предполагалось, что мы будем лишь вспомогательным и временным персоналом 20-мм зениток, однако теперь мы навсегда прикомандированы к ним. И мы никак не можем опротестовать это, приходится с этим мириться, Одна отрада: служба там очень спокойная и простая. Недостатки: мы никогда не сможем пережить там нечто существенное, вести огонь там не получится. В одном мы едины: недостаток этот так велик, что не может перевесить преимущества.

Сегодня на батарею прибыл новый офицер. Его фамилии я пока еще не знаю.

На школьных занятиях у нас сегодня молчаливый урок. Поскольку Кизлинг нам уже в третий раз на уроках физики и химии объясняет все один и тот же материал и не замечает, что спрашивает одни и те же вещи и говорит одно и то же, то мы решили больше на его вопросы не отвечать. Это было отлично, потому что каждый из нас сдержал свое обещание молчать. Тот, кому подходила очередь отвечать, не произносил ни слова. Кизлинг, вероятно, просто рассвирепел. Он побежал жаловаться к командиру батареи и к фельдфебелю. Фельдфебель Ленц стал грозить запретом на краткосрочные отпуска и гауптвахтой. Однако Райз, вопреки ожиданиям, проявил спокойствие и расположение к нам, поэтому мы все ему откровенно рассказали. Эго произвело на него впечатление. Слава богу, моему отпуску ничего не угрожает.

1 февраля 1944 г.

Сегодня у нас выступал театр-варьете. Что ж, это было замечательно. Все актеры были из «Скалы» и «Винтергартена».[96]Из-за наводящих ужас постоянных бомбардировок Берлина они отправились на гастроли по воинским частям. Особенно удачный номер был у Гейнца Эрхарда.[97]Мы до слез смеялись над его шуточками и стишками. Еще он играл на рояле, при этом подпевая себе. «Неужели вы не знаете фрейлейн Мабель, у которой ноги как сабли?!» Когда он спускался со сцены, то плашмя плюхнулся на пол, потому что очень близорук. Но смотрелось это как смешной трюк, и он снова сорвал аплодисменты.

Некоторые самые юные певцы и актеры пришли из Веймарской школы,[98]они еще не закончили обучение. К сожалению, у нас не было возможности поговорить с ними. Их ждала еда и выпивка в офицерской кают-компании. Одна некрасивая певичка исполнила «Я подарила свое сердце». Когда она выводила «…любовью часто наслаждалась», у меня за спиной какой-то служивый-берлинец произнес: «Да и я это люблю!» От испуга она сразу же забыла все слова. Это было очень смешно. Но потом она все же исполнила песню еще раз.

Все ребята 1926 года рождения покинули нас, даже Штёк отправился отбывать трудовую повинность. Но на батарею каждый день прибывают новенькие. Они равномерно распределяются в расчеты различных орудий. Мы сказали Райзу, что новые могли бы обслуживать легкие зенитки, а мы бы все вместе хотели вернуться на 105-мм орудие. Он ответил, что в таком случае все же не будет хватать двух номеров расчета, так что нужны еще двое добровольцев. Поскольку добровольно никто не вызвался, в расчет просто включили Цицевица и Райша. Однако Цице встал на дыбы! Заменить его вызвался Мюльман, поскольку тот любит работать с прохладцей и испытывает страх перед большими орудиями. Мы же все просто в восторге оттого, что нам не придется перебираться в блиндаж, где живут расчеты легких зениток.

Но некоторые перестановки все же имеют место. Тегте перевели в расчет орудия № 3, в нашем блиндаже живет теперь фон Пентц, которого зовут Фрицем. Мы, штольпенские ребята, по-прежнему держимся вместе.

2 февраля 1944 г.

Ровно год тому назад закончилось сражение под Сталинградом. У меня в ушах до сих пор звучат слова фюрера: «Сталинград мы возьмем штурмом, и более уже ни один корабль не пройдет вверх по Волге, это предрешено. Там, где стоит немецкий солдат, ноги другого человека уже не будет!»

Однако фронт до сих пор продолжает «выпрямляться». Это слово постоянно упоминается в сводках вермахта. И на занятиях по истории мы уже не втыкаем победные флажки в карту Европы, отмечая продвижение нашего вермахта. Из-за этого мы теперь просто не знаем, каково, собственно, точное военное положение на фронтах.

Сегодня в блиндаже мы снова говорили о поражении под Сталинградом. Тогда, год назад, нам было еще не вполне ясно значение этого сражения. Изрядное смятение Карлхена Рихтера казалось нам преувеличенным. Я как сейчас вижу, как он тогда во время урока внезапно встал в проходе между нашими столами и произнес: «С исторической точки зрения Сталинград представляет собой величайшее поражение германского вермахта со времен наполеоновской кампании 1806–1807 годов».[99]

Должно быть, мы тогда столь недоуменно уставились на него, что он поспешил тут же добавить: «Что ж, войны за освобождение от него были тогда столь же славными!»

Но себе под нос он еще часто повторял столь типичное для него выражение: «Трагедия! Юдоль печали! Трагедия!»

6 февраля 1944 г.

Вчера на батарею снова пришли новенькие, 1928 года рождения, учащиеся средних школ и дополнительных классов[100]из Шнайдемюля, Дойчкроны и Драмбурга.[101]Им пришлось занять весь продуваемый сквозняками блиндаж, где так долго жили и мы. По большей части все они просто еще дети. Наводя в своем блиндаже чистоту, они с ужасом нашли много заплесневелого хлеба и сложили его на столе. Естественно, именно в этот момент в блиндаже появился командир батареи и увидел эту картину. Он просто остолбенел и едва не лишился рассудка! Однако и в самом деле трудно понять, кто именно сделал это: то ли мы, «старики», то ли избалованный фон Петнц или господа из Балтийской школы? Кто знает?