Венецианская блудница - Елена Арсеньева

Это был снег, теперь она узнала его: грязный,полурастаявший, ноздреватый и совсем не белый, но наконец-то Александраобнаружила нечто знакомое! Она приподнялась и увидела, что поблизости лежитзавалившаяся набок линейка, застегнутая с обеих сторон кожаными фартуками, а впостромках бьются упавшие лошади, которых пытаются поднять каких-то троемужчин. На Александру никто не обращал внимания, и она встала, выпрямилась,шатаясь и обеспокоенно озираясь по сторонам. Вокруг валялись разбросанные вещи;рядом лежал мешок с овсом – возможно, именно он придавил Александру. Онаувидела какие-то узлы, саки – и рассеянно принялась подбирать их. И вдруг еесловно ударило: она осознала, что неведомым образом перенеслась из постоялогодвора в какое-то чистое поле, в общество незнакомых мужчин. Tуманные картиныпроплыли перед взором ее памяти, и Александра едва не закричала от ужаса,сообразив: да ее же похитили! Похитили неизвестные люди и везут неизвестнокуда! Не думая, не размышляя, повинуясь только нерассуждающему желаниюспастись, Александра рванулась вперед и со всех ног понеслась к узкому синемукрылу леса, огибающему грязно-белое поле. Однако скользкая корка наста недавала быстро бежать, Александра упала на колени, попыталась снова вскочить, нотут чьи-то руки вцепились ей в плечи и резко повернули.

Два искаженных страхом и ненавистью лица замаячили передней. Одно принадлежало поляку, это можно было понять по трусливому, бегающемувзгляду и запыхавшемуся шепотку: «Пшепрашем, пани… Ох, пся крев…» Второе –маленькое, гладкое, смуглое, с прилизанными черными волосами, лицоотталкивающее, лицо без возраста, без единого выражения, кроме злобы. Тонкие,змеиные губы искривились, гнусаво выкрикнули: «Puttana!» [29] – и чья-то рука стакой яростью хлестнула Александру по щеке, что она рухнула без чувств.

***

Теперь она долго не ощущала вокруг себя ничего, нечувствовала дороги, а просто тяжело, тупо спала, и тем более неожиданнымоказалось для нее пробуждение.

Она проснулась оттого, что нечто горячее – но не жгучее, априятно-горячее – охватывало ее тело и непрестанно плескалось на голову. Приэтом чьи-то пальцы немилосердно теребили ее волосы, но даже это было приятноАлександре, так как несло дивное ощущение чистоты и свежести. Открыв набрякшие,заспанные глаза, она обнаружила себя сидящей по горлышко в лохани. Чьи-то рукигорстями набирали воду, чтобы мыть ей голову. Александра долго смотрела на этимелькающие руки, на воду, над которой курился парок, на очертания своего исхудавшеготела, различимые под водой, – смотрела в глубокой задумчивости, в том рассеяниимыслей и чувств, какое бывает на границе между бодрствованием и сном, жизнью исмертью, пока человек, который ее мыл, не зашел спереди, и Александра неувидела старуху.

Это была не русская старуха, сразу ясно! Русские бабушки неносят высоких накрахмаленных чепцов, пышных юбок с корсажами, у них не такиерубахи, нет шейных косынок… да и вообще, у наших приятные, милые, мягкие лица,а эту будто кто-то делал-делал, потом рассердился – и бросил, настольконегармоничным, случайно составленным казалось ее лицо.

Александра испугалась, потом успокоилась. Надо думать,старуха ей снится, а потому следует и воспринимать ее как неприятноесновидение, думая лишь о приятном: о горячей воде.

Однако сей милой радости она была скоро лишена: больно отжавее волосы, словно это было какое-нибудь белье, старуха грубо вытерла их изатем, не говоря ни слова, резко потянула Александру за руку – вставать. Нехотяподчиняясь, та громко, протестующе вскрикнула; на этот звук тотчас распахнуласьдверь, и перед Александрой появились двое: какой-то пухлощекий, а с нимневысокий, смуглый. В пухлощеком Александра сразу узнала поляка. Второй былвесьма тщедушен, а его маленькая прилизанная головка нелепо торчала на длиннойшее, явно доставшейся ему от какого-то другого тела. Александра сначалаподумала, что он иностранец: таких уродцев в России она не видела! – а потомвспомнила его. Да это же он недавно назвал ее шлюхой!

Все эти мысли промелькнули в голове быстрее мига, за которыйАлександра, поняв, что осталась обнаженной, выхватила из рук старухи большуюпростыню и прикрылась ею.

Чернявый гнусаво захохотал:

– Откуда такая стыдливость, синьорина? Ежели это потому, чтомы с вами незнакомы, то поспешу представиться: мое имя – Чезаре, я на службе ухорошо известного вам князя Анджольери – назовем его пока так. Я секретарьсиньора Лоренцо, исполнитель самых конфиденциальных поручений и поверенный еготайн. Например, он не утаил от меня одной пикантной сцены, при которойприсутствовал в казино Моро: там вы, уподобясь одновременно Аспазии, Фрине,Мессалине и Клеопатре, полностью сбросили с себя одежду и забавлялись тем, чтопредлагали всем желающим пить из бокала, в который обмакивали сосок то одной,то другой груди. Вот почему я удивился, когда вы столь внезапно закрыли от менясвои прелести. Все равно они уже скоро станут моими. Вам, должно быть,неведомо, однако синьор, которому принадлежит ваша жизнь, отдал вас мне. Ему выне нужны, ему нужны только письма, украденные старым пройдохой Фессалоне – дасгноит господь его душу! – а потом и вами.

Из этого торопливого, гнусавого монолога Александра понялатолько одно: ее обвиняют в краже, – и вся честь, вся кровь ее взбунтовались.

– Да вы не в своем уме, сударь! – воскликнула она, мимолетноудивившись тому, как легко подчиняется ей итальянский язык, хотя уже иполузабылись уроки, некогда даваемые ее учителем музыки. – Я ни у кого ничегоне крала!

– Ну, понятно, синьорина Лючия, – кивнул человек,назвавшийся Чезаре. – Вы сочли, что письма принадлежат вам по праву, какнаследство отца. Однако Фессалоне ведь не был вам отцом.

– Конечно, не был! – в восторге оттого, что слышит хоть одноздравое слово, воскликнула Александра. – Мой отец – князь Казаринов!

Поляк хихикнул, а Чезаре нахмурился.

– Чем скорее вы перестанете забивать свою голову этойчепухой, тем будет лучше, – сказал он сердито. – Я полагал вас умнее. Фессалонесам признался, что вся его жизнь – ложь, я ведь читал его письмо, вернее, тенесколько страниц, которые удалось найти. Но и по этим обрывкам стало ясно, чтостарый негодяй не изменил себе и перед смертью. Он наплел каких-то небылиц,которым вы поверили.

Конечно, князья Казаринофф очень богаты, и вы надеялисьоткусить немалый кусочек от сего сладкого пирога, шантажируя их итальянскимиприключениями князя Серджио. Но не вышло! Фортуна к вам переменилась, синьоринаЛючия! Теперь ваше благополучие и жизнь зависят от меня… конечно, в первуюголову от синьора Лоренцо, а потом уже от меня, – поправился он.