Варфоломеевская ночь - Владимир Москалев

— Кем? — быстро спросил Рене.

— Одним дворянином, шпионом Екатерины Медичи, имя которого я забыл спросить.

— О бог мой, я пропал! — произнес Рене. — Если мадам Екатерина узнает об этом, то в лучшем случае меня ждет изгнание, а в худшем — виселица или нож убийцы.

— Успокойтесь, Рене, она ничего не узнает, — спокойно ответил Шомберг.

— Вы уверены?

— Да, я попросил его уйти, взяв с него честное слово, что он никому ничего не разболтает.

— Вы взяли с него честное слово?!

— Ну да, что же тут удивительного.

— И он ушел?

— Разумеется, и поклялся при этом больше сюда не возвращаться.

Недавние собеседники переглянулись.

— Гаспар, что ты сделал с этим человеком? — спросил Лесдигьер.

— Ничего особенного, просто вызвал его на дуэль и убил тем самым выпадом из третьей позиции, которому ты меня обучил.

Лесдигьер рассмеялся.

Рене облегченно вздохнул и теперь уже первый протянул руку Шомбергу.

— Слава богу! Вы возвращаете мне жизнь, мсье Шомберг. Оказывается, во Франции не перевелись честные и смелые люди, да к тому же еще и такие верные друзья.

И добавил, в то время как Шомберг пожимал ему руку:

— А ведь, кажется, я опять обязан спасением жизни, но теперь уже не вам, Лесдигьер, а вашему другу.

— Пустяки, — скромно ответил Шомберг.

— Запомни, Гаспар, — назидательно произнес Лесдигьер, — и извлеки одну простую истину: такой человек, как мэтр Рене, никогда не остается в долгу.

Миланец, молча, наклонил голову.

— Однако продолжайте, Рене, вы что-то еще хотели сказать.

— Совсем немногое. Но предлагаю уйти отсюда в другое место: королева-мать может отправиться на розыски своего шпиона. Заодно давайте посмотрим, кто это такой.

Они осторожно вышли из комнаты, прошли по коридору к месту недавнего поединка и остановились. Человек все так же лежал, уткнувшись лицом в ковер на полу. На спине у него проступало большое темное пятно.

— Неплохой удар, — заметил Лесдигьер. Шомберг нагнулся и перевернул на спину.

— Ги де Жарнак! — произнес Рене. — Шпион королевы-матери. Я узнаю его.

— Неблаговидные дела всегда заканчиваются нелепо, — изрек Лесдигьер.

— Поторопимся, господа, нас не должны видеть вместе.

— Наденьте на всякий случай вашу маску, Рене.

Они снова спустились вниз, но уже по боковой лестнице, меду щей к черному ходу, вошли в какое-то слабо освещенное лисиным светом помещение и заперли дверь.

— Здесь мы будем в безопасности.

Вернемся к началу разговора, чтобы узнать, о чем говорилось до прихода Шомберга.

— Рене, это вы! — воскликнул Лесдигьер, когда незнакомец, едва они остались вдвоем, снял маску.

— Да, снова я, — ответил миланец, — и пришел потому, что вы хотели меня спросить: не перепутал ли я перчатки, не надела ли королева Наваррская отравленные вместо безобидных, которые вы уничтожили?

— Именно об этом я и хотел спросить, потому что теряюсь в догадках.

— Нет, господин граф, я ничего не перепутал, — твердым голосом произнес Рене.

— Как же вы тогда объясните сегодняшнее внезапное недомогание королевы?

— А разве вам не объяснили этого придворные королевские врачи?

— Я уверен, что они ошибаются. Хотя в одном правы: у Жанны действительно слабые легкие.

— Вот видите, выходит, она могла запросто простудиться.

— Выходит… Но она не простудилась.

— Почему вы так думаете?

— Потому что Амбруаз Паре сказал, что все дело в каком-то сильном внешнем раздражителе, который мгновенно дал импульс к обострению болезни.

— Я всегда считал его самым толковым из всех, — негромко произнес парфюмер.

— Значит, — продолжал Лесдигьер, — она вдохнула какой-то посторонний запах, который… который…

— Который — что?

— Который был ядовитым, Рене!

— Вы так думаете? Почему же тогда окружающие королеву люди и вы в том числе, не чувствовали никаких признаков отравления?

Лесдигьер молчал, не зная, что ответить. Наконец какая-то мысль пришла ему в голову.

— Быть может, потому, — неуверенно предположил он, — что у нее слабые легкие, которые не могли противостоять невидимому раздражителю, провоцирующему внезапное ухудшение самочувствия?

— Кажется, мы приближаемся к истине, — горько улыбнулся Рене. — А теперь давайте разберем все по порядку. Помните ли вы хорошо предыдущую неделю? Сможете ли рассказать мне о здоровье королевы Наваррской в эти дни?

— Я помню каждый день, словно передо мной прошло несколько часов.

— Хорошо. Не впадала ли королева в лихорадочное состояние? Не бил ли ее озноб, не чувствовала ли она сильной жажды?

— Нет.

— Не жаловалась ли она на полное бессилие, на слабость во всех членах, не поднималась ли у нее температура до сорока градусов?

— Нет.

— Не мучилась ли она тяжелым, изнуряющим, мокрым кашлем, лишавшим покоя и сна?

— Такое наблюдалось, но очень давно, еще в Ла-Рошели. Здесь тоже случались приступы кашля, но не такого надсадного, о котором вы говорите. Но всю прошлую неделю королева вела себя крайне спокойно, никуда не выезжала, сидела дома, занималась вышиванием, слушала музыку и отдыхала.

— А теперь опишите мне состояние ее легких, вы ведь в курсе всего, странная болезнь началась во время зарождения вашей любви.

Лесдигьер рассказал миланцу все, что знал и помнил о болезни Жанны со слов врачей в Ла-Рошели и местных королевских медиков. Не забыл упомянуть также, что они советовали ей избрать местом постоянного жительства морское побережье или горы. Только в таких условиях жизнь ее продлится еще не один год.

Он не закончил еще говорить, как осекся на полуслове, увидев исказившееся лицо Рене с глазами, устремленными в одну точку.

— Что с вами? — спросил он, взяв Рене за руку. — Вы что-то вспомнили? Вам пришла в голову какая-то мысль? Вы уже о чем-то догадались, Рене?

— Да, — глухо ответил миланец, сжав кулаки и стиснув зубы. Потом пробормотал: — Так вот для кого она взяла этот флакон…

— Какой флакон? Говорите! Говорите же!

И в эту минуту в комнату вошел Шомберг.

— Итак, мне осталось досказать совсем немногое, — заговорил Рене, когда они оказались в помещении напоминающем кладовую, и голос его с каждым произнесенным словом становился глуше, а лицо темнело.