Доброй ночи, любовь моя - Ингер Фриманссон

Жюстина. Ее Берит всю жизнь ведь знает.

Но никто из них не коснулся детства.

* * *

Огромная птица напугала ее до полусмерти. Берит не боялась птиц, мальчики в детстве держали попугайчиков, она любила их, хоть от них и было столько грязи. Но это огромное существо, появившееся невесть откуда... Птица ворвалась неожиданно, запустила когти в ее волосы, запуталась.

– Тихо, тихо! Не двигайся, сиди спокойно.

Но Берит запаниковала.

Жюстине пришлось взять ее за плечи и усадить обратно на стул.

– Он испугался, понимаешь. Когда ты кричишь и двигаешься, то лишь больше пугаешь его.

Она осторожно высвободила острые черные когти из ее волос, Берит ежилась от неприятного чувства, а увидев мощный клюв, расплакалась.

Слезы – это так непохоже на Берит Ассарсон.

– Он просто любопытный...

– Я так испугалась! Зачем ты такое в доме держишь?

Чуть погодя она взяла себя в руки, вышла на балкон, закурила. Когда она вернулась в комнату, птица сидела на книжном шкафу, под самым потолком.

– Играешь в бога-асу? Тогда кто это, Хугин или Мунин?[4]

– Бог-аса? А, вот что ты подумала. Но это же не ворон.

– Похож на ворона, во всяком случае.

– Вороны значительно крупнее.

Жюстина подогрела глинтвейн, снова подлила ей в кружку.

– Как там с одеждой? Не загадил?

– Ничего страшного, – прошептала Берит.

* * *

Она спустилась в ванную и замыла самые большие пятна. Когда она снова поднялась, Жюстина разожгла камин – тебе надо подсохнуть, перед тем как пойдешь, холодно ведь, минусовая температура.

Она погладила Берит по щеке, завернула в плед, усадила на стул и вручила очередную порцию глинтвейна.

– Господи, Жюстина, я же упьюсь!

– Нееет!

– А хоть бы и так. Наплевать.

Они долго сидели, от камина тянуло жаром, Берит подумала, что давно не чувствовала себя так спокойно – пусть на понедельник и запланирован сюрприз от Курта Лудинга, – ее тянуло в сон, хотелось, чтобы кто-нибудь помассировал ступни, и пока она мечтала об этом, Жюстина соскользнула на пол и стянула с нее носки.

Руки у нее были быстрые и теплые, они терли и жали и давили, о, какая ты добрая, Жюстина, какие у тебя руки, где ты этому научилась?

– Не знаю, я вообще-то не училась...

– Но ты же и правда умеешь... Боже, как хорошо...

Жюстина дошла до икр, терла, массировала, постукивала.

– Ты так напряжена, Берит, почему? У тебя что-то не в порядке?

– Нет, у меня все отлично, то, что ты делаешь, это божественно...

– Я не сейчас имею в виду. А вообще. В жизни.

Лицо у Берит сморщилось, она подавила слезы, всхлипнула.

– Иногда у меня такое чувство, что все кончилось, – сказала она хрипло. – А у тебя никогда не бывает такого чувства?

Руки терли и давили.

– У тебя здесь затвердение, Берит, прямо на подушечке стопы.

– Знаю. Мне кажется, что я все время даю и даю, но никогда... ничего в ответ не получаю. Мальчики взрослые, они уже не мальчики, а молодые мужчины, красивые, настоящие красавцы, я вижу, хотя я и мать, они в армии служили и приезжали домой в форме. Когда я их вижу, в те редкие разы, когда я их вижу... не могу себя представить, что я когда-то их носила, что они были во мне, что я их родила в муках, что они сосали мою грудь, что я на них подгузники меняла, видела, как они растут... мы даже говорить больше не можем, Жюстина. Нет, мы, конечно, могли бы поговорить, если бы у нас было время, если бы я одна с ними осталась на необитаемом острове, если бы там не было никого более притягательного, более живого, чем их престарелая мамаша.

– А твой муж?..

– Я заметила, что... Да... с тех пор как мы снова остались вдвоем, только он и я... Это тяжело. Если бы ты была замужем и у тебя были дети, ты бы меня поняла. Потому что многие, многие годы дети на первом плане, ты все усилия прилагаешь, чтобы уберечь их от опасностей и соблазнов, вся твоя жизнь направлена на то, чтобы быть хорошей матерью, на партнера уже сил не хватает... а ведь еще работа... и вдруг в один прекрасный день все. Дети переехали, покинули гнездо. И вы стоите друг против друга, вытаращив глаза, мужчина и женщина, и не знаете, как себя вести.

– А вы не можете куда-нибудь поехать, чтобы заново обрести интерес друг к другу?

– Мы ездили. В прошлом году Тор меня в кругосветное путешествие возил.

– И что?

– Не знаю. Он уже не тот парень, с которым я когда-то была помолвлена, который меня желал, которому хотелось трахаться раз за разом.

– Но ведь... а чего ты ждешь?

– Во всяком случае, не этого отчуждения. Оно меня пугает, приводит в ужас.

Она полулежала на стуле, почти сползла на пол. Болела голова, от глинтвейна, от слез.

– Ты когда-нибудь чувствуешь себя чужой, Жюстина, ты довольна своей жизнью?

– Я учусь быть довольной.

– Но как? Что ты делаешь, ты мне ни фига про себя не рассказала, я тут одна изливаюсь.

– Мне и рассказывать особенно нечего.

– Ну что-то же есть?

– Может быть. А где ты работаешь?

– В издательстве. Или скоро надо будет говорить – работала. Он нас всех уволить собирается, зуб даю.

– Почему ты так решила?

– Суровые времена, знаешь ли. На рабочем рынке я больше ничего не стою, слишком старая.

– Да брось.

– Мне сорок пять, Жюстина, да и тебе, собственно, тоже. Я ничего не умею, кроме как с рукописями работать. Что я буду делать, если лишусь этой работы?

– Может, тебе свое издательство открыть? Книги ведь всегда нужны?

– С ума сошла. Думаешь, это легко?

– А что твой муж?

– Думаешь, я хочу жить за его счет? Нет, Жюстина. Свобода – это самое важное для человека. Да ты ведь наверняка меня понимаешь, может, ты потому и замуж не вышла.

– Не нужно быть в браке, чтобы чувствовать себя несвободным.

– Наверное.

Птица защелкала там наверху и слетела вниз, словно огромный темный лоскут. Она приземлилась на пол и подскакала к Жюстине. Берит вскрикнула и поджала ноги.