Столетняя война - Эжен Перруа

Однако король Англии, конечно, принял бы такое решение и без советов предателя. На приговор о конфискации, вынесенный против него судом его сюзерена, герцог Аквитанский с юридической точки зрения мог ответить только вызовом, то есть разрывом феодальной связи, соединяющей его с несправедливым сюзереном. Тем не менее ему, как и всем его предшественникам в этом унизительном положении, чтобы отстоять свою правоту, нужно было доказать, что французский король повинен в «отказе от правосудия». А превращение феодального конфликта, где он находился в положении низшего, в династическую борьбу, делавшую его равным его противнику, было ловким и неизбежным ответом, который в любом случае нельзя было оставить без внимания. К празднику Всех Святых 1337 г. епископ Линкольнский Генри Бергерш выехал в Париж, чтобы передать вызов от имени своего повелителя. Вызов был адресован не суверену Французского королевства, а «Филиппу Валуа, именующему себя королем Франции». Эдуард не мог бы найти лучшего способа отказаться от амьенского оммажа, который был навязан ему хитростью и насилием и, как принесенный узурпатору, не имел договорной силы. Однако он пока медлил с тем, чтобы сделать последний шаг, приняв самому титул короля Франции. Он ждал, чтобы его признали таковым и другие, а не только изгнанник Робер д'Артуа.

Итак, Столетняя война официально началась весной 1337 г. Мы видели, что подспудно этот конфликт назревал уже несколько лет. Однако вплоть до 1336 г., все еще опасаясь возможности постоянно надвигавшегося разрыва, ни один из противников не верил в неизбежность войны и не желал ее развязывания. Она не была выгодна ни Филиппу, погруженному в планы крестового похода, ни Эдуарду, запутавшемуся в шотландских делах. Но отсрочка крестового похода и неуместная помощь, оказанная Филиппом шотландцам, убедили Эдуарда, что дальше избегать разрыва нельзя. Узнав о приготовлениях Плантагенета, Валуа в свою очередь поторопил момент, чтобы самому форсировать события. Возникшее недоразумение повлекло непоправимые последствия. Рассеять его попытался лишь добродетельный понтифик, который у себя в Авиньоне очень хотел встать над схваткой и любой ценой примирить соперничавшие династии.

Действительно ли упорные и напрасные усилия Бенедикта XII в конечном счете повредили только делу Валуа, как утверждают некоторые современные историки? Если верить им, Филипп был игрушкой и жертвой французского папы, который в этом деле изменял интересам своей родины. Желая остановить войну, но имея возможность лишь оттянуть ее, Бенедикт якобы сдерживал Филиппа, пока преимущество того было неоспоримо, и тем самым дал Эдуарду время подготовиться к отпору. Но еще не факт, что Валуа был бы лучше подготовлен к наступательным действиям, ввяжись он в войну в 1335 или в 1336 г., в связи с шотландскими событиями, чем в 1337 г., и что перед ним оказался бы заранее побежденный противник. Тем более не факт, что Бенедикт, осуществляя посредничество, только и думал, как бы ускорить начало гипотетического крестового похода. Ведь не один он во Франции выражал сомнения в прочности династии Валуа, в реальных силах королевства, имевшего столь высокий престиж. Может быть, он предвидел горести, разорение и бедствия, которые может повлечь за собой неосторожно развязанный конфликт из-за распрей в Аквитании. Единственная его вина — во всяком случае, сохранившаяся в исторической памяти, — что у него ничего не вышло.

Когда опасность стала совсем близка, активность Эдуарда III, энергичного суверена, умевшего увлекать за собой людей, приобрела масштабы, позволившие вовсю развернуться его изобретательному уму и организаторскому таланту. Особенно примечательным это было в дипломатической сфере. Как и его дед Эдуард I в 1297 г., он задумал смелый план отвести от своей Аквитании опасность агрессии Валуа, напав на Францию со стороны Нидерландов. Но эту политику, в какой-то мере традиционную, он сумел приспособить к требованиям момента, изменив с учетом реальных условий некоторые ее детали. О Фландрии, из которой Эдуард I в свое время сделал краеугольный камень для своей коалиции, речи больше не было. Людовик Неверский, ставший графом Фландрским после смерти своего деда Роберта Бетюнского, знал, чего ему может стоить мятеж против сюзерена при обидчивости французского двора. Французский принц по рождению и воспитанию, он готов был стать столь же верным вассалом, сколь неверным был Ги де Дампьерр, чтобы избежать всякого французского вмешательства в дела его доменов; память о Касселе была еще слишком жива в сердцах фламандцев. В наказание за приверженность королю Франции Эдуард решил прекратить снабжение его суконной промышленности, рискуя подорвать сбалансированность собственного бюджета. Королевский ордонанс, обнародованный осенью 1336 г. и утвержденный парламентом в феврале 1337 г., отныне запрещал вывоз любой шерсти за пределы королевства. В принципе, драгоценное сырье теперь должно было поступать исключительно в английские мастерские, которые оставалось только создать. Многие историки хвалили Эдуарда за эту смелую инициативу, поверив, что он искренне желал организовать у себя в королевстве суконную промышленность и тем самым обеспечить экономическую независимость Англии. Это бредни и вздор. На самом деле эта мера была направлена лишь на то, чтобы нанести вред Фландрии. Право на ввоз 30 000 мешков шерсти тут же получили брабантские торговцы, которым выставили единственное условие — не реэкспортировать эту шерсть во Фландрию. Если мастерские Гента и Ипра должны были захиреть, то к выгоде мастерских Брюсселя и Мехелена. Английские купцы подготовили рынок в Дордрехте в ожидании, когда в Антверпене будет учрежден «этап» шерсти.

Сделав этот ловкий жест, Эдуард III признал тем самым растущее влияние, как экономическое, так и политическое, которое с начала века среди нидерландских княжеств приобрело большое герцогство Брабант, чьи судьбы умелой рукой направлял герцог Иоанн III. В ответ на предпринимаемые с 1332 г. попытки Филиппа VI ввести Брабант в зону своего влияния Плантагенет даровал герцогству торговые привилегии, ставившие молодую суконную промышленность Брабанта и растущее процветание порта Антверпен в зависимость от дружбы с Англией. У английского короля были в этих краях и другие друзья: Вильгельм д'Эно, он же граф Голландии и Зеландии, разумеется, вассал своего шурина, короля Франции, за Остреван, но в то же время отец Филиппы, английской королевы; восточнее — герцог Гелдернский, по традиции склонный к союзу с Англией. Нужно было оживить эти дружеские связи и создать новые. С конца 1336 г. Плантагенет направлял этим князьям пламенные послания, изображая себя жертвой и предрекая необоснованную агрессию короля Франции. «Я сделал ему, — писал он, — выгодные предложения, но самые разумные из них он до сих пор отвергал. Ему мало, что он незаконно удерживает мои наследственные владения (намек на аквитанские территории, оккупированные с 1324 г.), он тайно готовит против меня обширный заговор, чтобы погубить окончательно, и замышляет присвоить остаток моего аквитанского фьефа». Опираясь на эти доводы, а прежде всего рассчитывая на стерлинги, которые они возили огромными мешками, епископ Линкольнский Генри Бергерш, графы Солсбери и Хантингдон всю зиму разъезжали по Нидерландам и по берегам Рейна. В мае 1337 г. они развернули в Валансьене настоящую ярмарку альянсов, платя хорошие деньги наличными. Союзы стоили дорого — имперские князья оказались людьми алчными. «Хорошо известно, — писал по этому поводу один хронист, — что немцы жестокие завистники и ничего не делают без денег». Тем не менее была сплетена колоссальная сеть союзов: в антифранцузскую коалицию вошли герцоги Брабантский и Гелдернский, графы Эно, Берга, Юлиха, Лимбурга, Клеве и Марк.