Герои моего времени - Михаил Константинович Зарубин

— За все сделанное я благодарю руководителя 47-го Треста Михаила Константиновича Зарубина. Это его идея — построить корпус. Это все он…

Я поднимаю руки, пытаюсь протестовать, но Лавров, улыбаясь, повторяет:

— Он, он… А я рад, что дожил до того события, когда в БДТ появилась своя творческая студия. В Театральном институте мы не всегда можем найти актеров, подходящих труппе БДТ. Руководители курсов забирают лучших студентов в свои театры, а нам выбора не остается. Теперь мы распорядимся сами. А курс в студии будет вести известный петербургский режиссер Григорий Дидятковский…

Потом Лавров, между делом, посетовал: накануне юбилея города, да и задолго до него, питерские власти совершенно не помогали товстоноговской сцене, ссылаясь на то, что театр находится в федеральном подчинении. А министерских денег долго ждать. Тогда и обратились к 47-му Тресту.

Зачин у Лаврова получился мощным. После чего я изготовился: сейчас мой черед, я окажусь в центре внимания, и налетят журналисты с вопросами и на меня. Вопросы полетели, только не мне, а опять Лаврову, и совсем не по теме конференции:

— Кто ваш преемник?

Лавров, хитро улыбаясь, отвечал:

— Я уже десять лет думаю об этом. Сложно найти такого человека. Советом старейшин, в который входят актеры, долгие годы работающие в театре и имеющие право определять его судьбу (среди них — Алиса Фрейндлих, Олег Басилашвили, Андрей Толубеев), предложено создать структуру, в которой Григорий Дидятковский займет пост главного режиссера, я же сохраню место художественного руководителя театра. А потом, со временем, он, возможно, станет и во главе театра…

Надо сказать, что так все и произошло, только главным режиссером был назначен Темур Чхеидзе. Чему, кроме прочего, поспособствовала и публикация в одном серьезном издании отчета о нашей пресс-конференции.

Наконец-то досталось вопросов и мне. Спросили о сорокалетии треста, которое мы отпраздновали в БДТ. Это был оправданный повод рассказать не только о празднике, но и о наших делах и перспективах. А тресту есть чем гордиться. Нас в городе знают. Поэтому в юбилейные торжества в театре был аншлаг. Среди гостей — председатель Госстроя страны, руководители города. Приветствия — от Госдумы, Совета Федерации. За свои сорок лет трест построил для страны и города много того, о чем не грех напомнить. А уж театральная студия — это и вовсе инновационная стройка… Я увлекался все больше. Но тут, воспользовавшись паузой в моем эмоциональном повествовании, заговорил Лавров:

— Я теперь все больше бываю на стройках, открывая для себя много нового. Строители — великая профессия. Ну, а 47-й Трест и Михаил Константинович Зарубин — это, смею утверждать, судьбой и делом проверенные друзья…

Потом мы так попеременно и говорили, и наш дуэт, по-моему, удостоился внимания придирчивой петербургской прессы. Уже после пресс-конференции Лавров подытожил: «Держался ты молодцом, но нельзя долго говорить на одну тему, даже о чем-то интересном. Внимание все равно ослабевает. Это психология…»

На следующее утро, купив газеты, я приготовился к чтению вариаций своего рассказа о необыкновенной театральной стройке, где нами были проявлены чудеса строительной изобретательности. И прочел: «Во дворе театра действительно появилось новое здание из серых плит газобетона с несоразмерно огромными арками на высоту двух этажей и тремя этажами над ними. Фуры, которые доставляют декорации, должны будут проезжать под этими арками к корпусу хранения декораций. Этим объясняется странное архитектурное решение здания, которое как бы нависает на столбах над и так небольшим двориком театра».

Большего внимания газетчиков удостоились театральные истории, а не строительные, хотя и те, и другие были вполне дельными и поучительными. Что касается оценки «странного архитектурного решения», прав Лавров, сделавший замечания по моему выступлению. Можно сколько угодно возмущаться: вы неправильно меня поняли. Но поздно — как поняли, так и написали…

У Кирилла Юрьевича было место, где он больше всего любил находиться в свободные часы и дни, — благословенная Вырица. Он приглашал меня и туда. Мы гуляли в зеленом лесу вдоль Оредежа, рядом с его дачей, и Лавров рассказывал мне историю этого дивного пригорода, любви к которому он не изменял никогда, хотя получал приглашения жить в Комарово, Репино. Сегодня растянулся вдоль железнодорожного полотна и реки почти на пятнадцать километров старинный поселок, город спутник Царского села — знаменитое дачное место еще дореволюционного Санкт-Петербурга, где жили князья Витгенштейны, Васильчиковы и многие другие известные люди России, свершал свой молитвенный подвиг святой Серафим Вырицкий. Полноценных улиц здесь почти триста. «По одной из версий название места произошло от русского слова “вырь”, что означает пучина, омут, — теперь просвещал меня уже Лавров. — Первыми жителями были четыре семьи саратовских поселенцев, которые, не выдержав каторжной работы на стройках Санкт-Петербурга, бежали и нашли приют в лесах около быстрой и чистой реки. Вокруг были поляны, пригодные для пашни».

— Видишь тот дуб? — показал Лавров. — Тот, что растет у реки? По преданию, он посажен первыми жителями…

Мы остановились и молча смотрели на гладь воды, на древний дуб, ощущая невыразимую благодать.

— Знаешь, — вдруг сказал Лавров, — иногда так хочется лечь в траву и смотреть в небо. Устаю… Мой отец ушел из театра почти сразу же, как только ему исполнилось шестьдесят. Помню его слова: «Лучше уйти на минуту раньше, чем на секунду позже». Он считал, что пенсионерам на сцене не место. Я его понимаю. Но вот у меня так не получилось. Стариков ведь тоже кому-то играть надо…

Он обнял меня по своему обыкновению за плечи, и мы пошли вдоль реки…

Солнечной лентой она петляла в высоких древних своих лесистых берегах, укрепленных цепкими корнями вековых сосен. Много досталось и на их века невзгод, одних войн не счесть. Но охраняемы и ныне те берега святыми церквами, украшены современными злато купольными дворцами и белокаменными усадьбами, возродившимся из небытия. Подумалось, что из космоса эта сияющая река, наверное, кажется тонкой вьющейся паутинкой, такой, какой мне и представляется серебристая ниточка времени.

Да, именно река всегда олицетворяла и путь человеческой жизни, и течение времени. Но глядя на неиссякаемые, чистые, по-молодому стремительные воды Оредежа, которые видели и помнят многих известных и неизвестных людей России, меня охватило не ощущение безысходной грусти по ушедшим временам, но чувство радостной