Соблазненные луной - Лорел Гамильтон

– Аборт?!

– Это слово не произносилось, но висело ввоздухе. – Он вздрогнул и прижал меня крепче, так что я не могла ужесмотреть ему в лицо. – Когда Мэви напомнила им, что ее муж умер меньшемесяца назад и это ее единственный шанс родить их ребенка, они извинились. Онизаявили, что и в мыслях не имели намекать на что-то подобное. Они смотрели ей вглаза и врали. – Он поцеловал меня в лоб. – Как они могут так с нейпоступать? Я думал, она – их звезда.

Я прижалась к нему плотнее, будто могла так стереть боль изего глаз.

– Пока болел ее муж, Мэви отказалась от двух ролей.Наверное, они хотят поскорее вернуть в стойло свою дойную коровку.

– Понять не могу, как можно так себя вести, как онивели себя с Мэви. Какие б ни были соображения и резоны... Ни слова прямо, однинамеки, и взгляды, и пожатия плечами – а в конце откровенная ложь. – Онснова вздрогнул. – Не понимаю.

Вот в том-то и была проблема. Гален действительно непонимал, как можно так лицемерить. Чтобы выжить у верхушки власти, какой угодновласти, надо первым делом осознать, что все вокруг лгут, все притворяются и чтодрузей у тебя нет. Парадокс в том, что вообще-то лгут не все, что кто-тоискренен и кто-то по-настоящему тебе друг. Трудность в том, что одна улыбкапохожа на другую, и по пожатию рук искренность не определишь, а когда тыокружен прожженными лжецами, как можно отличить правду от лжи, друга от врага?Так что надо обращаться со всеми по-деловому, вежливо, кивать и улыбаться, бытьдружелюбным, но никого не впускать в сердце. Нет верного способа определить,кто на твоей стороне. Галену это понять не удавалось. Мне нужен был кто-то, ктопонять мог.

Я чуть повернула голову и посмотрела на Дойла. Холодный итемный, он приводил на ум не напиток, который мог бы утолить мою жажду, аскорее оружие, которым я могла бы защитить все, что люблю.

Я прижималась к Галену, а смотрела на Дойла, и на нас троихсмотрел Холод. Холод, к которому я впервые в жизни начинала чувствоватьнастоящую любовь. Холод, который наконец понял, что ему следует ревновать кГалену, а к Дой-лу он ревновал с самого начала. Волшебным существам людскаяревность вроде бы не знакома, но, глядя в серые глаза Холода, я заподозрила,что у сидхе много больше общего с людьми, чем принято считать.

Золотая богиня Голливуда свернулась клубком на атласномпокрывале громадной круглой кровати. Кровати, которую она больше двадцати летделила с покойным Гордоном Ридом. Как-то раз я предложила ей перебраться вдругую спальню, может, ей будет тогда немного легче, – но она наградиламеня таким взглядом, что я больше на эту тему и не заикалась.

Пиджак цвета пижмы валялся на полу. Туфли – из такой мягкойкожи, что она будто дышала, – Мэви расшвыряла в стороны. На звездеоставались костюмные брюки и медного цвета жилетка на голое тело. Ленту в тонжилета она с волос сорвала и тоже бросила. Перепутанные волосы свесились с краякровати. Ее шевелюра сохраняла цвет топленого масла, а значит, даже в такихрасстроенных чувствах она продолжала удерживать гламор. Гламор, который сотнюлет помогал ей, изгнаннице из волшебной страны, жить среди людей неузнанной.Полвека из этой сотни лет она была золотой богиней Голливуда. И бог вестьсколько веков до того – богиней Конхенн.

За закрытой дверью спальни рыдала и ломала руки ее личнаяпомощница – Мэви ее вышвырнула вон. Никка стоял в карауле у двери. У Никкидлинные каштановые волосы, коричневая кожа и карие глаза. Из моих стражей онкажется больше всего похожим на людей – пока не увидишь на его спине рисуноккрыльев бабочки, похожий на искуснейшую татуировку. Никка с этим рисункомродился. Вообще-то он мог родиться и с настоящими крыльями. Никка извинился,что не пойдет со мной, но Мэви цеплялась за него чуточку слишком сильно. Не точтобы она ему навязывалась, но, наверное, была бы не против, если б навязалсяон. Никка счел, что осторожность – лучшая добродетель воина. Я с нимсогласилась.

Мэви была когда-то богиней любви и весны. Она и сейчас оченьдаже могла включить очарование на полную катушку. "Очарование" вдревнем смысле слова – чары, магию. Ее роскошная кровать пустовала впервые задесятилетия. Мэви оставалась в одиночестве, а ведь она была воплощением весны,расцветающей после долгой зимы жизни. С собственной натурой справляться можно,но нелегко – особенно если ты выведен из равновесия. Мэви была сейчас оченьдалека от равновесия.

По спальне разносились ее тихие рыдания. Я пошла к нейбосиком. Свой соблазнительный халатик я затянула потуже, но переодеться неуспела. Дойл с Рисом остались переодеваться и присматривать за Китто, так чтопри мне был Холод, но он застыл у двери и не подойдет к кровати, если я неприкажу. Заигрывания Мэви были ему побоку. Он хранил вынужденное целомудриечто-то в районе восьми сотен лет и справлялся с этим, пресекая все игры накорню. Он полностью соответствовал своему имени – холодный, заиндевевший,ледяной.

Гален тоже стал у двери, но по стойке "вольно", налице – улыбка. Если Мэви и делала ему изящные авансы, то он об этом не говорил.То ли она бросилась на Никку, когда они остались наедине в этой спальне, то лиГален не нашел в ее поведении чего-то особенного. Вообще-то он был прав. Апаника Никки, если подумать, – странновата.

Я оказалась у постели, не успев додумать эту мысль до конца,и тихо позвала:

– Мэви...

Реакции не последовало, даже когда я дважды повторила ееимя. Я дотронулась до ее плеча, и рыдания стали громче, плечи затряслись, всетело вздрагивало.

Я склонилась к ней, обняла, прижалась щекой к шелковымволосам.

– Все хорошо, Мэви, все хорошо.

Она резко повернулась – я едва успела отдернуться. Гламор ееослабел, потому что глаза были не голубыми очами, смотревшими с экранов кино, асияюще-трехцветными, настоящими. Широкое внешнее кольцо радужки – глубокогосинего цвета, а два внутренних – тонкие, одно как расплавленная медь, второе –жидкое золото. Но самой необычной чертой были штрихи золота и меди, прорезавшиевсю радужку крошечными разрядами молний. Глаза ее хранили поцелуй молнии. Будтосама Богиня пожелала, чтобы у Мэви были самые прекрасные в мире глаза.

Я застыла на миг у края постели, забывшись от восторга привиде ее глаз. Заплаканное лицо Мэви казалось совершенно несчастным, на граниотчаяния. Неужели она потеряла контроль над собственным гламором? Случайно илинет ее глаза приняли такой вид?

Она схватила меня за руку, и я ощутила, как бьется пульс вкончиках ее пальцев – будто пять крошечных сердечек прямо у поверхности моейкожи. И тут я поняла, чего испугался Никка. Мэви поднялась на колени, неотпуская мою руку. В такой позе ее лицо оказалось почти вровень с моим. Я немогла двинуться с места, парализованная не страхом, а силой. Силой Мэви.

Меня словно обдувало весенним ветерком, и я запрокинулаголову, чтобы ветер подхватил волосы и сдул их с лица. А потом под моимпристальным взглядом гламор Мэви исчез совсем, золотое сияние ее кожи словновыплыло наверх из глубин тела. Внезапно побелевшие до платинового оттенкаволосы развевались в теплом потоке силы. Маленькие молнии в глазах вспыхнули,словно пришла весенняя гроза – смыть и развеять зимнюю спячку. Мне показалось,что я сбрасываю кожу, будто старое тесное пальто. Я чувствовала себя какбабочка при метаморфозе, я будто меняла форму – на что-то другое, легкое ивоздушное, способное летать.