Школа обмана - Борис Пугачев

Юра дополнительно настоял на организации нескольких встреч с ювелирами и торговцами ювелирными изделиями.

По самым скромным оценкам, времени было не просто мало, а очень мало.

Мистер Мбаго по этому поводу страшно расстраивался, чувствуя себя виноватым из-за невозможности проявить должное гостеприимство. Кроме того, он опасался, что за неделю им будет чрезвычайно трудно выполнить производственную программу.

Родик заверял его, что это первый предварительный визит, после которого последуют другие встречи— и в Танзании, и в Москве, за неделю же они, бесспорно, проведут всю запланированную работу. А вот культурную программу целесообразно перенести на следующий приезд. Однако мистера Мбаго это не успокоило. Он начал настаивать на том, чтобы отложить отъезд на неделю, обещая массу экзотических развлечений: сафари, посещение знаменитого озера Виктория, острова Занзибар и кратера Нгоро-Нгоро.

Конечно, посмотреть все это хотелось, но московские события требовали скорейшего возвращения. Родик, напомнив мистеру Мбаго о недавней попытке переворота и очень сложном положении в Москве, твердо отказался продлевать пребывание в Танзании.

Мистер Мбаго, вероятно, поняв весомость аргументов, согласился и больше эти вопросы не поднимал, хотя каждую свободную минуту старался проявлять гостеприимство — организовывал походы в лучшие рестораны, на экзотические рынки и в другие примечательные места Дар-эс-Салама, около которых — случайно или нет — они оказывались.

Неделя пролетела как один миг. Объем письменной и устной информации оказался огромным. Только предварительный договор с приложениями занял более пятидесяти листов машинописного текста, который Рифат с утра до вечера переводил на суахили. Боря и Лена умудрились пересушить чуть ли не все фрукты и овощи, произрастающие в Танзании, хотя некоторые из них брались еще незрелыми или после длительного хранения. Экспериментаторов очень волновал способ доставки такого большого объема образцов в Москву, где могли задержать груз по эпидемиологическим причинам.

Впечатлений было хоть отбавляй. Самое яркое ощущение Родика состояло в том, что он полностью изменил свое отношение к неграм, а вернее, к африканцам. Слово «неф», используемое в советской печати и обиходе повсеместно, являлось оскорбительным, и Родик теперь старался не употреблять его. Однако изменился не только лексикон Родика, но и отношение к этим людям. Пропала антипатия к чернокожим. Воспитание в советской школе, как он теперь отчетливо понял, внушало с детства неприязнь к другим расам, хотя на словах было все наоборот. Равенство и братство существовали лишь на страницах учебников и газет, на самом же деле любой советский человек был в той или иной мере расистом, а многие и националистами.

Родика не миновала эта участь. Еще совсем недавно, видя в вагоне метро или в автобусе людей с черным цветом кожи, он начинал брезгливо сторониться, стараясь не касаться поручней и других предметов, до которых те дотрагивались. Он не мог читать переводные американские детективы, где главным героем был чернокожий полицейский или частный детектив — пропадал интерес. Вероятно, это началось в детстве при прочтении «Хижины дяди Тома» и «Приключений Тома Сойера» — произведений на первый взгляд антирасистских, а в действительности пронизанных американской терпимостью, но нелюбовью к чернокожим, и поэтому выставляющих их людьми второго сорта. Именно в этом и заключался, как теперь стало совершенно очевидно Родику, расизм. Первый сдвиг в его сознании произошел в Таджикистане. Однако сдвиг этот был незначительным — Родик лишь стал более терпимо воспринимать корейцев. Хотя, не испытывая к ним брезгливости, в душе он считал себя выше, если не умственно, то физически. Они все равно ассоциировались у него с чем-то неполноценным, второсортным. Это в полной мере касалось и Оксы…

Сейчас, пробыв неделю в Танзании, он начал стыдиться такого поведения. В его душе родились совершенно иные чувства, вызванные близким общением с чернокожими и при этом интеллектуальными, образованными и очень доброжелательными людьми, не только равными ему, но и во многом превосходящими его. Он стал замечать в них внешнюю и внутреннюю красоту. Особенно его поражала и волновала женская красота. Точеные фигуры с высокими шеями, гордо посаженными головами, зовуще изогнутыми талиями, а также величественная и грациозная походка страшно возбуждали его, а непосредственность и сексуальность поведения требовали ответных действий. Все это дополнялось сходством менталитетов. Вернее, присутствием в Африке яркого восточного менталитета, который очень импонировал Родику и тонкости которого он хорошо понимал.

Настрой Родика, вероятно, не ускользнул от проницательного взгляда мистера Мбаго. Поэтому или по какой-то другой причине в ночь накануне отлета в Москву в его гостиничном номере появилась смущенно улыбающаяся очень молодая девушка, закутанная в кусок яркой ткани, рельефно обрамляющей ее не до конца сформировавшуюся фигуру и призывно выступающую грудь.

Родик сперва растерялся, вспомнив о том, что на африканском континенте свирепствует СПИД. Но еще раз оглядев прекрасный образец того, что уже несколько дней занимало его воображение, он выбросил из головы все сомнения…

Когда он проснулся утром, в комнате никого не было. «Будем считать, что это сон. Очень приятный, но сон», — сам себе сказал Родик, рассматривая намыленное для бритья лицо в мутном зеркале ванной комнаты.

В холле их, как всегда, ожидал мистер Мбаго. Родик поздоровался и, подмигнув, сказал: «Спасибо». Мистер Мбаго, сверкнув белозубой улыбкой, ответил по-русски: «Пожалуйста». На этом закончилось первое знакомство Родика с африканскими женщинами, но не с Африкой…

В аэропорту представитель «Аэрофлота» вежливо сообщил, что, несмотря на наличие билетов, регистрировать их не будут, поскольку положено заранее подтверждать вылет, а этого никто не сделал. Сейчас же, по предварительным данным, в самолете свободных мест нет. Чудодейственная сила мистера Мбаго не произвела на представителя «Аэрофлота» никакого впечатления. Следующий рейс ожидался только через неделю. Оставалось ждать конца регистрации в надежде на появление свободных мест.

Их оказалось всего три. Посовещавшись, решили, что Родик вместе с переводчиком Рифатом задержатся в Танзании еще на неделю, а остальные со всеми материалами вернутся в Москву.

Родик сам пока не мог сказать, радует его такое стечение обстоятельств или нет. В нем, по обыкновению, боролось два чувства: желание посмотреть экзотические красоты Африки, о которых он много читал, и боязнь вовремя не среагировать на возможные изменения, связанные с недавними гэкачепистскими событиями.

Мистер Мбаго, бесспорно, обрадовался. Родик даже заподозрил, не подстроил ли он это нарочно. Такое предположение так и осталось предположением, хотя Родик часто впоследствии спрашивал об этом мистера Мбаго в разных ситуациях и каждый раз получал ту или иную удивленновозмущенную реакцию.

Словно торопясь наверстать упущенное, мистер Мбаго прямо из аэропорта повез Родика и Рифата к себе домой куда-то на окраину Дар-эс-Салама, а может быть, и за его границу. Вероятно, дом был построен недавно и представлял собой одноэтажное, площадью в триста — четыреста квадратных метров, спроектированное почти в авангардном стиле здание, окруженное чудесным садом с самыми разнообразными растениями, из которых многие Родик видел впервые.