Дьявол знает, что ты мертв - Лоуренс Блок

– И ты чуть приблизишься к концу.

– Может быть.

– Траур – это всегда скорбь по нам самим.

– Ты в самом деле так считаешь? Возможно, ты прав. Ребенком я никак не мог понять, почему люди непременно должны умирать. И сказать тебе правду? Я не понимаю этого до сих пор.

– Ты ведь очень рано потерял отца, так?

– Очень рано. Я считал это колоссальной ошибкой Бога. Даже не саму по себе смерть отца, а то, как все в мире устроено. Для меня это все еще непостижимо.

Он тоже находил здесь для себя загадку, и какое-то время мы горячо обсуждали эту тему. Потом он сказал:

– Возвращаясь к моей мудрой сентенции по поводу продолжения связей в других формах. А вдруг и смерть тоже ничего радикально не меняет?

– Ты имеешь в виду, что душа остается жить? Не думаю, что верю в подобные идеи.

– И я тоже, хотя пытаюсь не закрывать для них своего сознания. Но я не совсем это хотел выразить. Ты действительно думаешь, что Джен перестанет быть частью твоей жизни, когда кончится ее земное существование?

– По крайней мере мне станет немного сложнее до нее дозвониться.

– Моя мать умерла шесть лет назад, – сказал он. – И я, конечно, не могу с ней созвониться, но этого и не требуется. Я все равно слышу ее голос. Не пойми превратно: я не имею в виду, что она продолжает жить в каком-то потустороннем или параллельном нашему мире. Голос, который я слышу – это частичка ее, ставшая частью меня самого и поселившаяся навсегда в моем сознании. – Он ненадолго замолчал, а потом продолжил: – Отца нет на свете уже больше двадцати лет, но я все равно порой слышу в голове голос старого мерзавца. Он все твердит мне, что я никчемный человек, из которого никогда не выйдет ничего путного.

– Я сидел у окна, смотрел на дождь, – сказал я. – И думал обо всех, кого потерял за многие годы. Вот что происходит с тобой на определенном жизненном этапе. Бытие ставит тебя перед дьявольски сложной реальностью. Либо рано умираешь ты сам, либо уходят многие дорогие тебе люди. Но ведь они не уходят навсегда, если я продолжаю о них думать, как считаешь?

– А не слишком ли слабое утешение ты находишь в такой мысли?

– Да, но это лучше, чем никакого утешения вообще.

Джим подал сигнал, чтобы принесли счет.

– По воскресеньям они устраивают теперь обсуждения Большой книги в школе Имени Господня, – сказал он. – Если отправимся сейчас, то успеем к началу. Не хочешь освежить кое-что в памяти?

– Я уже посетил одно собрание утром.

– И что с того?

Встречи групп АА проводятся в нескольких различных форматах. Есть собрания, где все по очереди выступают, на других проводятся дискуссии, а бывает, что совмещают и то и другое. Есть встречи, посвященные так называемым ступеням, когда каждую неделю подвергается рассмотрению одна из стадий программы «Двенадцать ступеней», а отдельно проводятся собрания для обсуждения традиций общества, которых тоже двенадцать. Встречи-откровения фокусируются на рассказах о благом воздействии трезвости, которое призвано осенить каждого, кто неукоснительно следует предначертаниям. И каждый дает двенадцать обетов-обещаний, которые должен выполнить. Я слышал анекдот о том, что если бы Моисей был алкоголиком, то мы имели бы сейчас двенадцать заповедей, а не десять.

Большая книга – старейшее и самое важное издание «Общества анонимных алкоголиков», написанная первыми членами более пятидесяти лет назад. В ее вводных главах объясняются основополагающие принципы программы действий, а остальное содержание составляют рассказы членов о собственном опыте, очень похожие на те истории, которые мы сейчас сами рассказываем о себе во время первого посещения собрания. То есть это повествование о том, как мы жили раньше, что с нами произошло и как изменилось с тех пор наше существование.

Когда я только начинал вести трезвый образ жизни, Джим заставлял меня читать Большую книгу, и я часто находил в ней места, которые мне не нравились. Написана она была какой-то свинцовой прозой, чрезмерно серьезным тоном, а мудрость мыслей находилась на уровне разговора за завтраком членов Ротари-клуба в маленьком городке где-нибудь в Айове. Но Джим настаивал, чтобы я все равно прочитал ее от корки до корки. «Уж больно старомодно написано», – говорил я. «А Шекспир разве не старомоден? – возражал он. «А библия времен короля Якова? И что с того?» Когда я жаловался на бессонницу, он советовал читать Большую книгу на сон грядущий. Я попробовал и был рад доложить, что как снотворное она сработала. «Разумеется, сработала, – усмехнулся Джим. – От некоторых ее глав бегущий в атаку носорог уснул бы на ходу».

При обсуждении Большой книги члены группы, как правило, по очереди зачитывают по нескольку параграфов священного текста. Когда кончается отведенная на ознакомление определенная глава, проводится ее обсуждение, и каждый старается сопоставить прочитанное со своим жизненным опытом в прошлом и нынешней ситуацией.

Собрание, на которое мы попали, проводилось группой под названием «Любители Большой книги из Клинтона», и уже восемь воскресений подряд они встречались в классе школы Имени Господня на Сорок восьмой улице между Девятой и Десятой авеню. Нас в этот раз набралось четырнадцать человек, а глава попалась необъятная по длине, и потому каждому выпадала очередь читать неоднократно. Я не особенно вслушивался в содержание главы, но в этом и не было необходимости. Никаких новостей ожидать не приходилось. Мне уж точно.

Когда собрание закончилось, все еще лил дождь. Мы прошли несколько кварталов вместе с Джимом, причем оба молчали. На углу он хлопнул меня по плечу и сказал, чтобы я оставался на связи.

– Помни, – сказал он, – что ты ни в чем не виноват. Я не знаю, почему у Джен развился рак, не говоря уже о том, почему именно у нее, но в одном я твердо уверен: не ты заразил им ее.

Мне оставалось буквально два шага до заведения «У Грогана», но я обошел его стороной, свернув на Девятую авеню. Уж слишком неподходящий выдался вечер, чтобы сидеть за столом перед бутылкой доброго виски, пусть пить будешь его не ты сам, а твой собеседник. Да и разговаривать ни с кем не было особой охоты. С меня уже хватило на сегодня разговоров. А сколько еще осталось невысказанным!

Я, например, ни словом не обмолвился о пистолете. Джим не поинтересовался, почему Джен позвонила именно мне, посчитав, видимо, причину очевидной: ей просто захотелось поделиться печальными новостями со старым другом. Если бы он задал мне прямой вопрос, я, наверное, не стал бы скрывать от него порученной мне миссии, как и своего согласия исполнить желание умирающей. Но он ни о чем не спросил, и я промолчал.

Элейн я позвонил из своего номера в отеле, но и ей не рассказал обо всем. Я вообще не стал особенно распространяться о визите на место преступления, как и об остальных событиях дня. Мы пообщались очень коротко, и речь шла в основном о том, как провела день она, и о шоу в музее, которое все-таки посетила, несмотря ни на что.