Страх и его слуга - Мирьяна Новакович

Он крикнул:

— Регента!

Регент в мгновение ока оказался перед ним.

— Поручик Маккензи, — он едва успел встать по стойке «смирно». — Ниш пал!

Вюртембергский молчал, остальные зашумели.

— Ниш пал. Генерал Доксат подписал с турками соглашение. Он сдал им город при условии, что они дадут народу и армии возможность уйти. Они отступают. Десять тысяч сербов и еще сколько-то евреев, вместе с армией. Бегут на север. Через неделю будут в Белграде. Если турки сдержат слово и не нападут на них.

— Ниш пал, — повторил регент как бы сам себе.

Несколько человек подошли к Маккензи и вывели его из зала.

Дверь закрыли, хотя ветер прекратился.

Заиграла музыка. Пары в маскарадных костюмах снова танцевали, и развевающиеся юбки мешали мне дальше наблюдать за регентом.

Кто-то рядом со мной спросил по-сербски:

— Что случилось?

Другой голос ответил:

— Ничего.

Я посмотрел на окна. Больше не было ни молний, ни грома. Казалось, погода прояснилась. Зажгли погасшие от ветра свечи, стало светлее, чем было до того, как пришли плохие новости.

Я снова налил вина и по другую сторону стола увидел Жанну Орлеанскую. Я громко обратился к ней:

— Разве вы не должны быть в Нише?

Она обошла весь стол только для того, чтобы снова иметь возможность отвечать мне шепотом:

— Англичан я ненавижу больше.

Я налил вина в ее полупустой бокал. Она проявляла упорство, и это мне нравилось. Она дотронулась до меня пальцем другой руки, давая тем самым знать, что вина больше не хочет. Это получилось очень женственно. Я спросил:

— Мадам де Помпадур?

— Если бы Жанна Орлеанская была мужчиной, никто бы ее не запомнил, — прошептала она. — Здесь никто не переодет. Люди вообще не умеют переодеваться. В кого бы не переоделись, они все равно переодеваются в самих себя. Вся наша цивилизация основана на успешном притворстве.

— Почему?

— Потому что легче носить свое «я», если объявить его фальшивым. Правда неприлична, а вовсе не обыденна, как вы сказали. Правда невыносима. Я сама себе неприлична и невыносима, и такими же кажутся мне все другие.

Как же исстрадалась эта душа! Я не ошибся, когда в первый раз составил о ней свое мнение. Как я люблю страдающие души, как я их люблю, так же как и те, которые никогда не знали страданий. Но те, другие, абсолютно счастливы и абсолютно скучны.

— Во что же вы тогда верите? — спросил я.

— В город, — прошептала она и выпила вино до дна.

— Город?!

— Да, в город, как Белград.

Герцогиня обезумела от любовных страданий, это было единственное разумное объяснение. Быстрая перемена мнения — это несомненное следствие безумия. Она налила себе вина. Выпила полный бокал и снова налила. Я почувствовал себя лишним. И неожиданно уставшим.

— Позвольте мне удалиться, я утомлен сегодняшними событиями.

Она кивнула.

Я даже не потрудился проститься с регентом, настолько мне хотелось спать. А это был хороший знак. Знак, что мое напряжение стало спадать. Я вышел на крыльцо и прыгнул в первую же коляску. До Калемегдана мы тряслись совсем недолго.

Проехав Королевские ворота, мы оказались в крепости. Начинало светать, и в окно коляски я увидел здание над цистерной и двух часовых перед ним. Вчера, насколько я помню, их здесь не было.

Я сбросил маску и костюм и лег спать, но сон, как назло, не шел ко мне до позднего утра. Около девяти часов я услышал неверные шаги возвратившегося из корчмы Новака и только тогда заснул. Надоедливые петухи пытались меня разбудить, но я не дался.

1.

Начало этой истории, как мне думается, датируется следующим днем после маскарада. Встала я поздно, наверняка далеко после полудня. Думая об этом сейчас, я задаюсь вопросом, а почему мой муж предложил мне поехать в Дединаберг вместе с комиссией по вампирам. Тогда я над этим не задумалась, и мне показалось, что поездка за пределы укрепленного города будет забавной, а может быть, даже волнующей.

Никогда раньше не случалось мне оказаться вне города, я имею в виду, в Сербии.

Я потребовала, чтобы мне дали верховую лошадь, трястись в коляске не хотелось. До этого меня всегда возила шестерка лошадей. Александр распорядился оседлать для меня его любимую кобылу…

Что вы спросили?

Кто еще поехал?

Из крепости выехали барон Шмидлин и граф Шметау. Но разумеется, главными лицами были трое из комиссии: Клаус Радецки и еще двое ученых, их имена я забыла, один был в светловолосом, второй в рыжем парике. С нами был и Отто фон Хаусбург, который вас так интересует, и еще его слуга. Почему я особо упомянула слугу? Да потому что он был единственным слугой, ехавшим вместе с нами, а наша свита — две-три мои служанки и несколько слуг — следовали позади нас. Позже, когда мы выехали из предместья, к нам присоединился еще один серб. Кажется, он был обер-капитаном, но, знаете, я в званиях никогда особо не разбиралась.

Да, нас было девять, вместе с этим сербом.

Вуком Исаковичем.

Нашим проводником был барон Шмидлин. А целью путешествия — водяная мельница в Дединаберге. Сербы жаловались, что на этой мельнице время от времени появляются вампиры. Кто бы там ни остановился переночевать, живым наутро не выходил. Радецки был уверен, что сербских крестьян будет легко убедить в том, что вампиров не существует, если он проведет там ночь и останется живым. Пока он будет находиться на мельнице, все остальные, то есть мы, переночуют в ближайшем сельском доме. Дом принадлежит самому богатому в Дединаберге крестьянину, и, хотя по удобству не может сравниться с дворцом, нам там обеспечен вкусный ужин и удобный ночлег.

На самом выезде из крепости моя кобыла заупрямилась и не захотела идти дальше. Я долго ее уговаривала и успокаивала, прежде чем она нехотя двинулась вперед. Тогда-то я и увидела ту несчастную девочку. Она проходила мимо ворот, в лохмотьях, босая, одна, несчастная. Бог отнял у нее и разум, и речь, и я почувствовала огромное желание помочь ей. Страшно, смотреть на страдающее человеческое существо. Я тоже страдала, пусть и на шелковых подушках, но страдала, и, если бы кто-то просто по-дружески посмотрел на меня, я бы была ему за это благодарна. У несчастного ребенка не было никого, скорее всего, девочка даже боялась людей. А когда человек боится людей, это для него самое тяжелое наказание. Я сошла с лошади и обняла ее, пусть узнает, что другие люди не звери, что они не всегда проходят мимо с холодным сердцем, злым языком и жестокими руками. Я понимала, что те пять крейцеров, которые она от меня получила, это ничто, их хватит только на то, чтобы несколько раз поесть, но сердце мое разрывалось, когда я обнимала и целовала ее. Из глаз моих потекли слезы. Мне не хватало любви всего лишь одного мужчины, а этой девочке не хватало любви любого из нас, простой человеческой любви. Я почувствовала тепло ее тельца, ее нежность, я знала, что и она чувствует мою нежность и любовь, и я была счастлива, что хоть что-то смогла подарить этому несчастному ребенку. Какая же это радость — дарить!