Девушка в башне - Кэтрин Арден

Огонь плясал в его прозрачных глазах.

– Я заморозил его сердце.

Вася вздрогнула и больше вопросов не задавала.

Морозко молчал, пока она ела мясо. Покончив с едой, Вася снова поблагодарила его, хотя и добавила с легкой обидой:

– Раз ты хотел спасти меня, мог бы сделать это до того, как я оказалась при смерти.

– Ты все еще хочешь странствовать, Василиса Петровна? – таким был его единственный ответ.

Вася подумала о лучнике, свисте его стрелы, грязи на своей коже, убивающем холоде, страхе из-за болезни и одиночества в глуши. Они подумала о закатах и золотых башнях, мире, теперь уже не ограниченном деревней и лесом.

– Да, – ответила она.

– Очень хорошо, – сказал Морозко, помрачнев. – Ты наелась?

– Да.

– Тогда вставай. Я научу тебя драться с ножом.

Вася молча уставилась на него.

– Лихорадка отняла у тебя слух? – язвительно поинтересовался он. – На ноги. Ты говорила, что хочешь странствовать. Лучше уметь защищаться. Нож не отразит стрелы, но порой может пригодиться. Я не хочу бегать по миру и спасать тебя от глупостей.

Вася неуверенно встала. Морозко потянулся к ветке, с которой свисала бахрома из сосулек, и отломил одну. В его руке лед смягчился и начал менять форму.

Вася жадно наблюдала за ним. Ей бы тоже хотелось творить чудеса.

Сосулька в пальцах Морозко превратилась в идеальный длинный кинжал. Его клинок был изо льда, рукоять – из хрусталя: бледное холодное оружие.

Морозко протянул кинжал Васе.

– Но я… Я не… – пролепетала она, уставившись на сверкающий кинжал. Девочки не прикасались к оружию, разве что к ножу для свежевания мяса на кухне или маленькому топорику для колки дров. И ледяной кинжал…

– Теперь да, – заявил Морозко. – Странница.

На небо вышла луна, и в огромном голубом лесу стало тихо, как в церкви. Черные деревья тянулись высоко в небо, сливаясь с облаками.

Вася подумала о своих братьях, их первых занятиях по стрельбе из лука и бою на мечах. Ей было странно ощущать себя такой.

– Держи его вот так, – сказал Морозко. Он дотронулся до ее руки, показав хватку. Его пальцы были ледяными. Вася вздрогнула.

Морозко отошел в сторону, на его лице застыло прежнее выражение. На его темных волосах блеснули снежинки, и в руках появился такой же кинжал.

Вася судорожно сглотнула, во рту у нее пересохло. Кинжал тянул руку к земле. Вещь, сотворенная изо льда, не могла быть такой тяжелой.

– Вот так, – показал Морозко.

В следующее мгновенье она сплевывала снег. Рука горела, а кинжала нигде не было видно.

– Ты держишь кинжал так, что его выхватит любой ребенок, – заявил ледяной демон. – Попробуй еще раз.

Вася оглянулась в поисках осколков. Она была уверена, что кинжал разбился на части. Но он лежал в свете пламени целый, невинный и смертельно опасный.

Вася осторожно взяла его так, как показал Морозко, и попробовала снова.

Она пробовала множество раз – всю ночь, следующий день и последующую ночь. Морозко показал ей, как отразить удар и как неожиданно ударить кого-то.

Вася быстро поняла, что была быстрой и проворной. Но в ней не было силы воина, которая рождается в детстве. Она быстро уставала. Морозко был беспощаден: казалось, что он не двигался, но его клинок был повсюду – блестящий, легкий.

– Где ты этому научился? – спросила Вася, задыхаясь. После очередного падения она лежала на земле, разминая ноющие пальцы. – Или ты уже знал, когда появился на свет?

Морозко молча протянул ей руку. Вася проигнорировала его и поднялась на ноги сама.

– Научился? – переспросил он. Была ли в его голосе горечь? – Как? Я такой, какой был всегда: неизменный. Давным-давно люди представляли меня с мечом в руке. Боги исчезают, но не меняются. Давай еще раз.

Удивленная Вася подняла кинжал и больше ничего не сказала.

В первую ночь они остановились, когда у Васи задрожала рука, а кинжал выпал из обессилевших пальцев. Она, задыхаясь, оперлась о свои бедра, покрытые синяками. Лес трещал в темноте за костром.

Морозко бросил на костер беглый взгляд, и пламя с ревом поднялось. Вася благодарно рухнула на груду ветвей и начала греть руки.

– Ты обучишь меня волшебству? – спросила она. – Разводить огонь одним взглядом?

Пламя вспыхнуло, резко сверкнув на лице Морозко.

– Волшебства не существует.

– Но ведь ты…

– Вещи либо есть, либо их нет, Вася, – перебил ее Морозко. – Если ты что-то хочешь, значит, у тебя этого нет. Значит, что ты не веришь, что оно есть, и значит, его никогда не будет. Огонь либо есть, либо его нет. То, что ты называешь волшебством, попросту означает, что ты запрещаешь миру быть не таким, каким ты хочешь его видеть.

Усталая Вася не понимала. Она нахмурилась.

– Делать мир таким, каким ты хочешь, – не для молодых, – добавил Морозко. – Они хотят слишком многого.

– Откуда тебе знать, чего я хочу? – вырвалось у Васи.

– Потому что я намного старше тебя, – процедил он.

– Ты бессмертен, – осмелилась сказать Вася. – Разве ты ничего не хочешь?

Внезапно Морозко замолчал.

– Ты согрелась? – сказал он, наконец. – Давай попробуем еще раз.

* * *

В четвертую ночь Вася, вся в синяках, уселась перед костром. Ее кости болели слишком сильно, чтобы искать спальный мешок и утешение во сне.

– Я хочу спросить тебя, – сказала она.

Морозко держал кинжал на колене, его ладони скользили по клинку. Краем глаза Вася видела кристаллы льда, которые следовали за его пальцами и делали лезвие гладким.

– Говори, – ответил он, не поднимая взгляда. – Что ты хочешь узнать?

– Ты забрал моего отца, да? Я видела, как ты увез его, когда Медведь…

Руки Морозко замерли. Своим видом он настойчиво просил Васю замолчать и лечь спать. Но ей не спалось. Она слишком много думала об этом долгими ночами в пути, когда холод не давал заснуть.

– Ты всегда так делаешь? – продолжила она. – С каждым, кто умирает на Руси? Кладешь мертвеца на седло и увозишь его?

– Да… и нет, – ответил Морозко. Казалось, он подбирал слова. – В каком-то смысле я здесь, но… это похоже на дыхание. Ты дышишь, но не осознаешь каждый свой вдох.

– Ты осознавал тот вдох, когда погиб мой отец? – язвительно спросила Вася.

Между его бровями пролегла морщинка, тонкая, словно нить паучьего шелка.

– Больше обычного, – ответил Морозко. – Но так было потому, что я – мое думающее я – было рядом, и потому что…