Денежный семестр - Александра Романова

Мой шеф тоже вздохнул:

— Не расстраивайтесь! У иностранцев другой менталитет. Понять их невозможно. Я вот возил немцев гулять в Ломоносов, а сегодня собирался гулять с ними по Каменному острову. Так, представьте себе, они заявили, что предпочитают театр! Этот ваш Ники просто заморочил им головы.

Я с облегчением улыбнулась. Вообще-то, учитывая, что шли непрерывные дожди с сильным ветром, я вполне понимала иностранный менталитет, обладатели коего предпочитают в такую погоду проводить время в помещении. Не понять их мог лишь Юсупов, помешанный на пеших прогулках.

— Короче, вы их всех должны сегодня отвести в Мариинку. Ну, почти всех. Человек тридцать. Ники их убедил, что побывать в Петербурге и не посмотреть Кировский балет — преступление. Придумал же такое!.. Я вот ни разу за последние двадцать пять лет там не был и просто счастлив.

— Люди бывают разные, — вежливо заметила я и, пока шеф не нашел, что возразить на столь мудрую сентенцию, добавила: — Но у меня, разумеется, нет тридцати билетов. И приобрести их без переплаты в день спектакля невозможно.

— Долларов по двадцать они заплатят. А больше — вряд ли. Математики все же не миллионеры.

— Значит, надо действовать через распространителей, — объяснила я. — У меня есть одна знакомая, она поможет.

Легко себе представить возмущение билетной мафии, прибывшей в свое обычное время и обнаружившей, что ей перебежали дорогу! Я гордо возглавляла свою команду из двадцати девяти немых чукч… Впрочем, не стоит преувеличивать, ведь за чукчу я выдавала только японца, а остальные математики изображали самых обычных немых россиян.

Правда, дела чуть не испортил Ники, в пароксизме восторга залопотавший по-английски о чуде, которое всех ждет, и о том, что теперь они до конца жизни не сумеют со мной расплатиться, однако я строго цыкнула на него: «Не говорить!» — и он ошарашенно умолк, лишь робко поинтересовавшись: «Почему?»

Я хотела было объяснить ему, что в присутствии билетерши он — немой чукча, но обнаружила, что в моем небогатом иностранном лексиконе нет нужных слов. Не исключаю, что это к лучшему. Кто знает загадочный японский менталитет? Может, японцы не хотят становиться немыми чукчами?..

Нас опять пропустили через контроль без проблем. Видимо, капельдинеры третьего яруса так ко мне привыкли, что не обращали на меня и моих спутников ни малейшего внимания. Зато в прошлом году, когда мы с Машей ходили на лишний билетик и один замечательный незнакомец подарил нам бесплатный пропуск в ложу бенуара, нас пытались в эту ложу не пустить, уверяя, что мы должны отправляться к себе на третий ярус. Да нам и самим было странно сидеть так низко, поэтому Маша, верная себе, прокомментировала: «Мы сегодня низко пали».

Через пару дней после коллективного посещения конференцией математиков Мариинки Ники не без смущения признался:

— Извините, но я сказал Юсупову, что мы с вами были в Русском музее.

Несколько ошарашенная, я пожала плечами, и Ники счел нужным добавить:

— Он все время спрашивает, куда вы меня водили, и я вспомнил, что у вас есть Русский музей. А то мне кажется, Юсупов почему-то недоволен.

— Давайте и впрямь сходим туда сегодня, — предложила я.

— А… — замялся мой подопечный, — а как же балет? Мне ведь через неделю уезжать… дней осталось так мало…

— Сегодня в театре выходной, — снисходительно объяснила я неофиту, и мы отправились в музей. В метро Ники с ужасом поинтересовался у меня, всегда ли в нашем транспорте так много народу, и я честно ответила, что в некоторые часы народу куда больше. А еще уверяют, что японские города страдают от перенаселения!

В Русском музее Ники ждало другое потрясение. Сперва он заинтересовался бюстом Петра Первого, я кратко поделилась сведениями о нем и почему-то вставила, что часть историков полагают, будто он был отравлен своей женой, Екатериной Первой, портрет которой весьма кстати висел совсем рядом. Посмотрев на годы ее жизни, мой спутник констатировал, что умерла она очень рано и, наверное, тоже не своей смертью. Я не стала спорить, и мы перешли к Петру Второму, скончавшемуся от того, что я уклончиво назвала словом «инфекция», решив, что иностранцу сойдет и это.

Потом я мельком коснулась трагической судьбы Анны Леопольдовны и ее детей. Следующим на очереди оказался Петр Третий, убитый по приказу собственной жены Екатерины Второй в борьбе за престол.

Бедный Ники с каждым моим новым сообщением все мрачнел. Несколько утешив его тем, что Екатерина умерла самым что ни на есть естественным образом, я осветила короткое царствование Павла, задушенного не без потворства сына Александра.

Именно в этот момент мой несчастный спутник сломался и попросил не просвещать его далее относительно истории российских царей, а то ему становится не по себе. А я-то намеревалась поделиться предположением о том, что Николай Первый отравился, и живописать гибель Александра Второго от рук террористов! Что интересно, японская литература всегда производила на меня впечатление необычайной жестокостью. Кто б мог подумать, что сами японцы при этом столь мягкосердечны?

Оставшиеся до отъезда Ники дни мы уже не баловались всякими там музеями, дружно предпочитая театр. Однажды мы даже посетили оперный спектакль — «Пиковую даму», поставленную незабвенным Юрием Темиркановым в период, когда он был главным дирижером Мариинки. Светлые были времена! В те дни на оперу мы рвались не меньше, чем на балет, особенно же, конечно, наслаждаясь двумя шедеврами — «Пиковой» и «Онегиным».

Теперь, по прошествии времени и в отсутствие темиркановского пригляда, оба спектакля несколько утратили свое неповторимое очарование безукоризненности ансамбля и обросли привычными штампами. Тем не менее «Пиковую» с Марусиным я старалась не пропускать. Он пел с тем же накалом, с каким делал это на премьере, и доводил меня буквально до головокружения. Я словно сама вместе с ним мечтала узнать три волшебные карты в жажде выиграть столько денег, чтобы забыть об умеренности гордой нищеты. Тем более что последняя проблема была мне в данный момент весьма и весьма близка.

— Вот и седьмой способ обогащения, — заявила я вечером после «Пиковой» Маше, в очередной раз у нее ночуя. — Узнать три карты и сыграть в фараон.

— И много ты приобретешь? — возразила моя разумная подруга. — Рассуди сама. Герман поставил на кон сорок тысяч. Выиграв в первый раз, он получил вместо них восемьдесят. Во второй — сто шестьдесят. Пределом его мечтаний было выиграть и в третий, то есть получить триста двадцать тысяч вместо сорока. Так?

— Так.

— В итоге он мог бы увосьмерить свое состояние. Конечно, это приятно, однако тебе вряд ли бы существенно помогло. У тебя какое состояние?

Я подсчитала наличность в кошельке, затем умножила на восемь. Да, это не спасет отца русской демократии…

— Надо рассуждать иначе, — предложила я. — Знай я три карты, я бы назанимала как можно больше денег, увосьмерила эту сумму, а потом вернула то, что одолжила. Хотя даже все мои знакомые в совокупности не одолжат мне столько, чтобы увосьмеренная сумма сделала меня богатой. Сейчас разница между богатством и бедностью отнюдь не в восемь раз. Напрашивается вывод, что во времена Пушкина контрасты в России были куда меньше.