В ожидании счастья - Виктория Холт

— Он ускорил свой позор своей неосторожностью, — заявил Мерси. — Меня бы удивило, если бы он продолжал занимать свой пост. Будем надеяться, что его не заменят еще более беспокойным человеком.

— Но он наш друг! — вскричала я.

— В настоящее время от него нет никакой пользы для нас, — цинично ответил Мерси.

Мне было очень больно слышать повсеместно разговоры о нем. Он жил очень пышно в Шантелу и рассылал свои куплеты о мадам Дюбарри, которую считал главным своим врагом. Она постоянно обнаруживала в своих апартаментах обрывки листков с непристойными стишками, но всегда смеялась над ними и, казалось, они не оказали своего воздействия.

Письма из Вены продолжали прибывать, и каждый раз письмо от моей матушки, когда его передавали мне в руки, заставляло меня дрожать. Что я теперь должна делать? Я не носила корсет — мой ненавистный корсет на китовом усе, который вынуждал меня сидеть вытянувшись в струнку и портил мне самочувствие. Меня предупреждали, что я должна носить эти корсеты в своем возрасте. Я всегда должна помнить о том, как я выгляжу. Французы обращают очень большое внимание на внешний вид, и я всегда должна думать о том, чтобы нравиться мужу. Постоянно делались намеки на мои отношения с мужем.

«Ты не должна слишком торопиться, поскольку усиление его неловкости еще больше усугубит дело».

В другом случае она писала:

«Ты не должна принимать слишком близко в сердцу это разочарование. Ты не должна никогда показывать его. Никогда не будь раздражительной. Будь нежной, но ни в коем случае не требовательной. Если ты ласкаешь своего мужа, делай это сдержанно. Если ты проявишь нетерпение, то только ухудшишь положение».

Не только двор Франции, но все дворы Европы, кажется, обсуждали неспособность дофина довести до конца наши брачные отношения. Говорили, что он импотент и что если такая привлекательная девушка, как я, не может возбудить его, то дело безнадежно.

Это было чрезвычайно неприятно для нас обоих. Я делала вид, что в силу своего детского возраста ничего не понимаю, хотя все знала. Играя со своими собаками, танцуя, я притворялась, что не вижу ничего необычного в наших брачных отношениях. Мой муж напускал на себя равнодушие, хотя на самом деле было не так. Его защита заключалась в том, что он притворялся уставшим, запирался со своим слесарем и приятелями-строителями; он охотился, когда выпадала возможность, и ел от души, как будто ни о чем больше и не мечтал. Но я чувствовала, что он обеспокоен еще больше, чем я, поскольку был более серьезным и считал, что виноват именно он. В течение прошедших месяцев он всячески старался показать мне, как глубоко сожалеет, что не оказался хорошим мужем. Он был готов удовлетворить все мои прихоти, и хотя его вкусы были прямо противоположны моим, он никогда не пытался в чем-либо противоречить мне.

Он все больше начинал нравиться мне, и я думаю, что и в нем пробуждалось взаимное чувство. Но между нами оставалась эта неприятная ситуация. Секреты нашей спальни беспокоили Европу. Послы сновали туда и обратно из Версаля на Сардинию и в Пруссию, а также в Австрию. На улицах распевали песни о нас: «Может он или не может? Поимел он или нет?» Если неспособность моего супруга связана с каким-то психологическим затруднением, то, возможно ли, что он когда-либо преодолеет его?

Матушка неустанно повторяла, чтобы я ее постоянно информировала о каждой подробности. Я должна была сообщать все, что говорил или делал дофин. Мне следовало прочитывать ее письма, а затем сжигать, что я и делала. Я знала, что окружена шпионами, и главным из них был наставник моего мужа герцог де Вогюон, друг мадам Дюбарри. Однажды, когда я была рядом с мужем, один слуга, находившийся в комнате, неожиданно открыл дверь, и там обнаружился герцог в склоненном положении — его уши несомненно были прислонены к замочной скважине. Возможно, слуга пытался предупредить нас. Герцог де Вогюон был очень смущен и пробормотал какое-то извинение, но не думаю, чтобы у Луи когда-либо восстановилось высокое мнение о нем.

Не в моем характере было предаваться размышлениям о моем положении. Я хотела просто наслаждаться. Больше всего я любила кататься верхом, но лошади мне были запрещены, поскольку матушка полагала, что бешеные скачки могут сделать меня неспособной к деторождению. И она, и Мерси решили просить короля запретить мне верховую езду.

Это был большой удар для меня. Мне хотелось закричать, что мне надоел французский двор и что когда я скачу на лошади и ветер бьет мне в лицо и развевает волосы, свободные от противных шпилек, которыми парикмахер мучает меня, то я счастлива.

Я пошла к королю, умоляла, называла его «дорогой папочка»и жаловалась, как я несчастна из-за того, что мне запретили кататься верхом.

Он был в затруднении. Мне следовало бы знать, что он не любит подобного рода ситуаций и ненавидит, когда его просят принять решение, которое могло бы обидеть кого-либо, особенно хорошенькую девушку. Но он не подал вида. Он был сама приветливость. Откуда мне было знать, что он внутренне зевал над моими детскими проблемами и желал, чтобы я поскорее ушла? Он положил мне руку на плечо и объяснил очень нежно, что моя матушка не хочет, чтобы я ездила верхом. Разве я не хочу удовлетворить ее желание?

— О, да, дорогой папа, я действительно хочу… Но я не могу обходиться без верховой езды.

— Считается, что лошади слишком опасны, и я согласен, что вы не должны ездить на них верхом. — Он поднял руки и его лицо осветилось приятной улыбкой, которая, несмотря на мешки под глазами и многочисленные морщины, делала его все еще привлекательным. Неожиданно для себя самого он нашел решение. — Никаких лошадей… Но покатайся на муле.

Итак, я стала ездить верхом на муле, что считала унизительным. Тем не менее однажды я упала с седла. Это действительно был глупый инцидент. Мул стоял неподвижно, и я сидела расслабившись, но он вдруг резко повернулся — и я почувствовала, что лежу на земле. Я ни капельки не ушиблась, но сопровождающая меня свита очень перепугалась и все поспешили ко мне, хотя я лежала и смеялась.

— Не трогайте меня! — вскричала я. — Я ничуть не ушиблась. Я даже не испугалась. Я просто по-глупому свалилась.

— Не разрешите ли вы тогда помочь вам встать?

— Конечно, нет. Вы должны позвать мадам Этикет. Видите ли, я не совсем уверена в том, какой церемонии надо придерживаться, когда дофина падает с осла.

— Они рассмеялись, и мы весело возобновили нашу прогулку. Матушка узнала об этом случае. Она была очень обеспокоена, что я продолжаю кататься верхом, хотя и на мулах. Теперь я знаю, что она боялась потерять свое влияние на меня. У нее не было желания повелевать, просто она глубоко понимала характер своей дочери и боялась за мою судьбу. Я представлялась ей невинной овечкой среди французских волков, и она, как всегда, была права. Она писала мне:

«Я слышала, что ты катаешься верхом на муле. Я говорила тебе, что мне не нравится верховая езда. Она принесет даже больше вреда, чем просто испортит твою фигуру».

Когда я читала письмо, то чувствовала себя виноватой, что вызвало ее недовольство, и поклялась, что не буду кататься верхом до тех пор, пока она не разрешить мне этого, когда я буду немного постарше, стану настоящей женщиной и докажу, что могу рожать детей. Но все опять пошло по-прежнему, я скоро забыла об этом и спустя несколько дней снова была в седле.