Я в свою ходил атаку… - Александр Трифонович Твардовский

видел, что писать, как, откуда плясать. Теперь я убежден, что «баллада», т. е. то, в чем я могу быть силен, прекрасная форма для выражения современного военного в широком смысле материала. Здесь я буду – я и сделаю то, чего без меня покамест не видно, чтобы кто-нибудь мог…

6. V А.Т. – М.И. Москва – Чистополь

…Только что закончил «Балладу о товарище». Кажется, это удача. Час дня, а я закончил вещь и уже ни за что другое непосредственно взяться не могу. А как хотелось бы ее прочесть сейчас тебе. Придется ехать к Маршаку, он хоть и зуй, но понимать понимает. Когда буду читать ее по радио, телеграфирую тебе заранее день и час, чтоб ты могла ее послушать с Валей. Где я думаю ее печатать? Постараюсь в одной из больших газет. Это было бы так хорошо со всех сторон. Мне необходимо оправдать чем-нибудь серьезным мое теперешнее положение человека, до времени мирно живущего в своей комнате. А писать я сейчас мог бы, как линотип. Эту балладу кончил, а в голове уже строчки новых вещей. Одно другое обгоняет… у меня такое чувство, что я почти год ел стоя и теперь сел за стол поесть как следует. Совесть у меня чиста. В самое трудное время я был там, где было очень нелегко. Сейчас я пишу и уверен, что это нужно, необходимо. А когда выпишусь основательно, я, конечно, опять поеду на фронт…

8. V Р.Т. Москва

Закончил с удовольствием «Балладу». Не очень радуют только две предпоследние строфы. Не очень хороша и последняя, но она может существовать.

Первый чистовой вариант конца был хуже.

Из наброска «Когда пройдешь путем колонн» разворачивается стихотворение, которое может быть заключительным в военной книге, если туда, кроме «Баллад», войдет лирика.

Когда пройдешь путем колонн

В жару и в дождь, и в снег,

Тогда поймешь, как дорог сон,

Как радостен ночлег…

«Я не ранен, я – убит»… – не вышло. Так и осталась одна эта строчка.

Из набросков стиха.

Под бревенчатым накатом

Телефон в земле укрыт.

Капитан молодцеватый,

Горбясь, в трубку говорит:

Сидоренко, все в порядке?

Точно. Роща Молоток.

В шесть ноль-ноль идут лошадки.

Следом ты. Давай, браток.

–

От окопов пахнет пашней,

День стоит, как добрый день.

От силосной круглой башни

Поперек дороги – тень.

Все, все, как обычно, даже жук летает какой-нибудь, червяк ползет и – на самом деле ничего этого нет. Есть одна война.

8. V А.Т. – М.И. Москва – Чистополь

…Получил твое письмо от Щипачева, очень оно хорошее, – читал два раза подряд. Радехонек, что с книжкой Миши дело, как видно, обойдется…

День сегодня невеселый у меня. Во-первых, закончил вторично «Балладу» (после чтения Маршаку), и хоть она как будто уже совсем хороша, но что-то грустно. Может быть, нужно бы еще и еще переделать, довести конец, но тогда уж встанет вопрос о ломке предыдущего. Нет, пусть такая будет, как есть.

Во-вторых, приходил милиционер составлять протокол о нарушении светомаскировки. Ночью накануне меня в 2–3 часа разбудили отчаянные звонки, стук – пришли две тетки: «У вас свет». То ли они не умеют различать этажи снаружи, то ли еще что, но факт – протокол составлен, да еще с сентенцией: «Все военные нарушают». Заполнил я графу «Объяснения нарушителя», но платить придется, да и неприятность…

Третье. В клубе передали записку: звонил старший батальонный комиссар Дедюхин. Это по мою душу. Звоню ему; нужно, говорит, вам явиться, пришла ваша характеристика, с вами будут говорить. Эге, думаю, но на всякий случай спросил, пожарное ли это дело, нельзя ли завтра прийти? Завтра, говорят, можно…

Третьего дня послал письмо Исаковскому. Я не написал ему, ты при случае расскажи ему об одном факте воздействия на психику масс его песенной силы. В одной части были артисты. Когда певичка, недурная собой, пела: «И кто его знает…» – налетел фриц, и полтысячи или больше человек, собранные в одном сарае, почувствовали себя уныло. Куда там до лирических песен, когда он урчит над крышей, заходит, сейчас будет пикировать. И вот эта девочка, выводя очередной припев, с соответствующей подмижкой[7] в небо, пропела: «И кто его знает, чего он летает…» Хохот, свобода, облегчение и т. д. Бомбы ложились близко, но пение продолжалось: «И кто его знает, чего он бросает…» и т. д. Хоть здесь и обстоятельства, и находчивость эстрадницы – все ж автору должно быть приятно…

10. V А.Т. – М.И. Москва – Чистополь

…Ты уже, наверное, будешь знать эту балладу по радио, когда придет это письмо, но я хочу, чтоб ты при чтении глазами имела настоящий ее текст. Вчера я снес ее в «Известия», ушел, зная, что редактор забрал ее и куда-то уехал, сказав, что если ему понравится, то она будет пущена в номер.

Я этому не верил, думал, что она еще полежит, и поэтому не очень обеспокоился, когда не смог вечером дозвониться в редакцию. Однако сегодня с утра пошел на бульвар смотреть газету, стараясь по лицам прохожих на тротуаре определить, напечатана моя вещь или нет… Как увидел, что посократили драгоценные для <меня> места, пришел в унылое состояние. Мало-помалу успокоился дома. Во-первых, решил, что и в таком виде она некоторое впечатление произведет, а появление мое в печати лишний раз ценно в моем теперешнем положении. Во-вторых, когда уже стал сейчас вписывать для тебя пропущенные строфы, задумался: почему все-таки так легко выброшены эти места? Нет ли тут доли разумного? Но мысль эта, понятно, была и несколько неприятна: нехорошо, когда в тебе видят, чего сам не видишь и не просишь указать тебе. Но бог с ней. Будет свободная минутка, разберись в этой штуке; м.б., перепишешь ее целиком на машинке, тогда будет ясней дело.

…Вчера пошел в свое ведомство, там прибыл документ (характеристика), очень-очень неприятный для меня – злобный и хитрый. Пришлось давать объяснения сперва одному лицу, затем – второму, – день был испорчен. А сегодня день был занят составлением объяснительной записки, которую нужно сдать завтра. Еще с утра придется ее переписать набело от руки – давать куда-нибудь на машинку неудобно…

Все, что касается изложенного, не должно тебя пугать или даже беспокоить. Все это неприятная возня, не больше. Все «пункты обвинения» опровергнуть не так уж трудно.