Алеша - Анри Труайя

Выходя из театра, Георгий Павлович добродушно сказал:

– Если бы мы были в Москве, то я повел бы вас ужинать в ресторан «Яр»! А здесь я приглашаю вас выпить стаканчик в бистро! Можно повеселиться, когда на сердце праздник!

На следующий день Алексей написал Тьерри о своем выходе в свет. Представление ему очень понравилось. «Однако, – писал он, – я еще больше загорелся желанием посмотреть французские спектакли. Мольера, Расина… Нам обязательно нужно однажды вместе пойти в театр. Может быть, этой зимой. Я буду собирать деньги и попрошу у родителей. Есть ли льготные билеты в „Комеди Франсез“? На этой неделе мне опять захотелось стать писателем. Эта мысль не выходит у меня из головы… Что ты думаешь об этом?» И подписал: «Алеша».

Учебный год начался спокойно. Как и предполагалось, Тьерри не приехал. Однако Алексей с радостью встретился с товарищами, которых потерял из виду на время каникул. Он, как и каждый год, радовался чистым тетрадкам и новым книжкам, первым встречам с новыми учителями. Говорили, что преподаватель французского был «истым литератором». Ученики прозвали его Сапажу. Его же настоящая фамилия была Серпажу. Он носил бороду и иногда печатался в журналах. Алексей обрадовался этому и тотчас написал Тьерри: «Когда вернешься, то увидишь этого типа. Он немного похож на сумасшедшего. Однако я уверен, что нам он очень поможет в учебе. Я буду сообщать все темы заданий, чтобы ты был в курсе дел».

Спустя несколько дней после начала учебного года, 13 октября, газеты сообщили грандиозное известие: в возрасте восьмидесяти лет скончался Анатоль Франс. Вся пресса писала об этой смерти взволнованно. Даже русская газета «Последние новости» опубликовала некролог. Месье Серпажу произнес на уроке в его честь небольшую речь и спросил, кто из учеников знает какое-либо произведение Франса. Алексей единственный поднял руку. Месье Серпажу поздравил его с тем, что он прочитал «Боги жаждут», и предложил рассказать книгу товарищам. Алексей сделал это с удовольствием, жалея, что его не слышит Тьерри. Он в который раз осознал, что всем самым лучшим в себе обязан Тьерри. Без Тьерри он был ничем. Вернувшись домой, он вновь погрузился в книгу. Мысль о том, что автор романа умер, настолько взволновала его, что он точно вспомнил день, когда Тьерри предложил ему эту книгу. Они так часто говорили об Анатоле Франсе, что он стал родным, писателем-кумиром. Алексей решил пойти на похороны этого великого человека, узнав из газет, что они состоятся в субботу 18 октября.

В тот день утром он отправился на место церемонии. На набережной Малаке напротив памятника Вольтеру уже собралась огромная толпа… Алексей проскользнул между группами людей и взобрался на парапет. Оттуда поверх голов он увидел еще пустую официальную трибуну и задрапированный фиолетовым газом помост, на котором поставят гроб. В небе на небольшой высоте пролетели три аэроплана. Затем на трибуну поднялись важные чиновники во фраках и цилиндрах и академики в своих странных вышитых мантиях. Зеваки рядом с Алексеем комментировали появление политиков.

– Вот этот, я думаю, Жозеф Кайу…

– Смотри-ка, а вот выползает Эдуар Эррио…

– А этот толстяк не Леон ли Жуо?

– Ей-богу, они все здесь!

Катафалк, запряженный украшенными султанами лошадьми, рассек толпу. Похоронные служащие сняли с него усыпанный хризантемами гроб и поставили под газом на помост. Начались длинные монотонные речи. Со своего довольно отдаленного места Алексей невнятно слышал только обрывки фраз. Тем не менее церемония волновала его. Он думал о том, что множество людей, пришедших проводить великого писателя, свидетельствовали о величии нации. Устремив взгляд к официальной трибуне, он разделял чувства народа, охваченного трауром. Хотелось плакать и аплодировать.

Когда смолк последний оратор, военный оркестр заиграл траурный марш. К гробу пошли парижские учащиеся, каждый возлагал к подножию помоста цветок, Алексей подумал, что и он бы мог быть среди них. Но в лицеях для совершения этого символического акта выбрали, конечно же, только молодых французов. В который раз против воли в голове мелькнула мысль о колоссальной разнице между ним и его товарищами. Как противостоять этой страшной, оскорбительной исключительности? Принадлежа одновременно двум странам, он мог однажды оказаться не у дел. У его родителей была лишь одна родина – та, где они родились. А его родиной станет та, где он вырастет.

Вслед за школьниками пошли солдаты, с трехцветными французскими флагами. Затем гроб сняли с монументального помоста и погрузили на катафалк. Военный оркестр заиграл траурный марш, и катафалк с черными посеребренными шторами двинулся в направлении моста Согласия. Все кончилось. Алексей соскочил с парапета. Его сердце переполняло сложное чувство гордости и печали. Казалось, что он не попрощался с Анатолем Франсом. Этот человек будет жить так долго, пока хоть кто-нибудь будет читать его книги. Толпа расходилась. Тусклые солнечные лучи пробивались сквозь октябрьский туман. По Сене безразлично скользили легкие парусные лодки. Букинисты начали открывать свои лавочки. Алексей поспешил домой.

Из-за похорон родители задержались с обедом. Он был признателен им за понимание. За столом попросили рассказать о церемонии. Он говорил коротко, смешивая по привычке французские и русские слова, а оставшись один, принялся за письмо к Тьерри. Хотелось оживить событие в мельчайших деталях. Для такого важного письма он подготовил черновик. Он начал: «Мой дорогой Тьерри, как ты поживаешь? Надеюсь, что у тебя больше нет температуры. Сегодня я похоронил Анатоля Франса. Я был там за нас двоих. Это большая утрата для страны…» Написав эту фразу, он заколебался, зачеркнул «для страны» и написал: «для нашей страны».

Едва обозначившаяся угроза становилась ощутимее с каждым днем. «Последние новости» помещали все больше информации о возможном сближении Франции и СССР. Георгий Павлович с тревогой следил за событиями. По вечерам за столом он часто говорил об этом чудовищном примирении двух стран. Если благодаря абсурдному решению Эдуара Эррио признание состоится, то посольство на улице Гренель, где все еще находился дипломатический представитель старой России господин Маклаков, станет собственностью Советов. Службы министерской канцелярии будут изгнаны и заменены большевистскими агентами. Для белых русских это хуже чем оскорбление, это полная безысходность. У них больше не будет оригинального французского покровительства. Они станут гражданами без определенного места жительства. Чтобы смягчить последствия этого события, французское правительство собиралось принять меры для облегчения положения эмигрантов. Однако Георгий Павлович не верил этим обещаниям.

– Я не откажусь от своего происхождения, – повторял он. – Моей родины больше нет, но я не собираюсь искать другую.

Елена Федоровна была менее пессимистична.

– Нам нечего бояться с нашим паспортом Лиги Наций, – говорила она. – Даже если мы останемся во Франции, Советы нас не тронут.

– Нет! Нет! – возражал Георгий Павлович. – У них повсюду будут шпионы. Нас начнут травить. Они постараются настроить против нас французов.